Рейвен Кеннеди - Искра

Дерфорте поговаривали, что нет торговца плотью ужаснее, чем Барден, который такой порядочностью не обладал. Он не связывался с детьми-попрошайками и карманниками. Барден нажил богатство при помощи головорезов и пиратов, торговли людьми и проституции. Я никогда не бывала в Истсайде, но ходили слухи, будто Барден заправляет делами так, что Закир в сравнении с ним кажется святым.

– Почему? – спрашиваю я, но слово звучит невнятно, поскольку горло сжимает невидимая петля, обернутая вокруг моей шеи.

Закир смотрит на меня жестким взглядом.

– Ты знаешь почему. По той же причине, по которой наложницы в борделе начали разрисовывать себе кожу разными цветами. У тебя особенная… внешность, а теперь, когда ты стала женщиной…

По горлу поднимается желчь. Забавно, что по вкусу она напоминает морскую воду.

– Пожалуйста, не продавай меня ему.

Закир делает шаг вперед и теснит меня к боковой части здания. Шею покалывает от его близости, кожу на спине щиплет, словно страх хочет пустить ростки.

– Я был весьма снисходителен, поскольку на улицах ты всегда зарабатывала больше остальных, – говорит он. – Людям нравилось давать монеты разукрашенной девчонке. А если и нет, то тебе удавалось отвлечь их, чтобы после выудить у них из карманов деньги.

Чувствую, как от стыда сжимается горло. Что бы подумали родители, если бы увидели меня сейчас? Что бы подумали, увидев, как я прошу милостыню, ворую, дерусь с другими детьми?

– Но отныне ты не ребенок. – Закир проводит языком по зубам, а потом сплевывает на землю грязный комок. – Если ты снова ослушаешься, я умою руки и продам тебя Бардену Исту. И обещаю: если это случится, ты пожалеешь о своем поведении и о том, что не осталась у меня.

На глаза наворачиваются слезы. Мускулы на спине дрожат так сильно, что спина становится напряженной.

Закир лезет в карман жилета и вытаскивает деревянную трубку. Засунув ее в рот, поджигает и смеряет меня суровым взглядом.

– Итак? Твое решение, Аурен?

На долю секунды я перевожу взгляд за его плечо на корабли, которые снова стоят в гавани. На эти клубящиеся облака, напоминающие привязанные к морю паруса.

Для своих родителей я была маленьким солнышком.

Танцевала под небом, которое пело.

А теперь я разрисованная шлюха в трущобах мокрой гавани, где воздух провонял грязью, а в горле у меня застрял безмолвный крик, и ни один дождь не смоет мое золотое проклятие.

Закир затягивается трубкой и с кряхтением выдувает сквозь зубы голубой дым. Он начинает терять терпение.

– Черт побери, да тебе же нужно просто лежать!

Тело пробирает дрожь, в глазах стоят слезы. Так мне и сказал первый мужчина: «Просто ложись на паллет, девчонка. Это будет быстро». Закончив со мной, он бросил на матрац монету. Там я ее и оставила – потертый и испачканный металл, который прошел через множество рук, но монета и близко не была такой попорченной, какой была я.

Просто лежи. Лежи и понемногу надламывайся. Просто лежи и чувствуй, как умирает твоя душа.

– Закир, пожалуйста.

От моей мольбы он лишь стискивает зубами кончик трубки.

– Значит, тогда к Бардену? Предпочтешь жить в Истсайде?

Я категорично качаю головой.

– Нет.

Даже жители Истсайда не хотят там жить, вот только у большинства из них нет возможности уехать. Мне, с мусором за спиной, лужами под ногами и хозяином, загораживающим дорогу, знакомо это чувство. Некуда пойти, негде спрятаться.

Закир дергает подбородком.

– Тогда за работу. Сейчас же.

Понуро опустив голову, я протискиваюсь мимо него и начинаю брести по улице. Чувствую, как сердце подскакивает к горлу, и чувствую, как оно отбивает ритм по спине. Передо мной идут двое подельников Закира, показывая дорогу, а он сам нависает сзади зловещей тенью, подталкивает к моей незавидной участи.

Башмаки прилипают к размытому галечнику, но я едва обращаю внимание на камешки, впивающиеся в подошвы. Как и почти не обращаю внимания на людный рынок, полнящийся криков, торгов и споров. Я больше не смотрю на корабли, потому что такое глумление над свободой нестерпимо. Потому ищу в себе заурядное оцепенение и пытаюсь притвориться, что нахожусь где угодно – только не здесь.

Еле волочу ноги, но не имеет значения, насколько медленно я бреду к «Уединению». Я все равно оказываюсь перед выбеленной дверью, все равно вижу свое искаженное отражение в бутылках с вырезанным дном. Это витражное стекло бедняков.

Сердце стучит так сильно, что ноги подкашиваются, --">