Элоиза Джеймс - Снова в дураках

устроить целое пиршество с пирогами.

Баббл кивнул, испустив печальный вздох.

- В наше время немного встретишь мужчин столь же достойных похвалы, как Эразмус. Мы должны поддерживать друг друга в эти прискорбные времена.

Язвительная вспышка света в глазах Фелтона давала основание предположить, что он не считает смерть Эразмуса материалом для трагедии. Но поскольку последние шесть месяцев Женевьева исподтишка изучала Фелтона, то она могла сказать, что он часто находился в язвительном настроении. В настоящий момент к этому примешивалось и некоторое удивление. Не мог же он предположить, что интересует ее? Женевьева почувствовала, что краснеет. Разве она смотрела на него слишком часто? Думай как вдова, предупредила она себя, поднимаясь в обитую крепом карету.

- Могу я заменить ваш носовой платок, миледи? - спросила ее горничная, как только Женевьева уселась на сиденье. Элиза имела свои строгие понятия о слезах, которые вдова должна пролить во время похорон своего мужа.

Но Эразмус Малкастер давно выжег любую привязанность, которую его жена могла бы к нему испытывать, хотя он не проявлял ни жестокости, ни пренебрежения. Эразмус был неизменно внимателен все те два часа, которые он ежедневно выделял для своей жены. Находиться возле Эразмуса, являться частью его жизни было изнурительно, мучительно скучно, что, в конце концов, полностью истребило все теплые чувства Женевьевы. Шесть долгих лет Женевьева ухаживала за Эразмусом и подсчитывала по вечерам перед сном его ложки с лекарством, поскольку он не доверял своему собственному дворецкому. Она годами штопала и перешивала предметы своей одежды, так как Эразмус полагал, что женская одежда - это лишние расходы. Он даже со своего смертного одра продиктовал все, что должно было быть подано на стол на его поминках: апельсиновый пудинг, миндальный пудинг и два простых пирога. "Два - более чем достаточно, если вы потребуете, чтобы их испекли очень тонкими", - заметил Эразмус, едва отрывая голову от подушки, чтобы удостовериться, что Женевьева все правильно поняла. В этом он оказался прав, признала Женевьева, как только они прибыли в Малкастер-хаус, и все, включая священника, отказались от пирогов.

Присутствующие испытали огромное облегчение, когда мистер Лик, адвокат Эразмуса, предложил им пройти в библиотеку для чтения завещания. Комната была отделана обветшалой зеленой драпировкой и не содержала большого количества книг, поскольку Эразмус не увлекался чтением. Ему не нравилась любая деятельность, целью которой не являлось получение прибыли. Женевьева ненавидела эту комнату, несущую в себе воспоминания о плачущих клиентах и домашних богослужениях. Баббл проводил ее в библиотеку с заботливым вниманием, в котором сквозило нечто вроде желания, что вызвало у Женевьевы неприятную дрожь. Что же, спрашивается, это за человек? Ему, должно быть, шестьдесят, если принимать во внимание человеческий возраст, но он ведет себя с энтузиазмом подростка, надеющегося на поцелуй.

Фелтон сидел на стуле напротив Женевьевы и Баббла, его светлые волосы блестели в лучах полуденного солнца. Прежде чем начать, мистер Лик дважды или трижды прочистил горло.

- Волеизъявление лорда Малкастера несколько необычно, - объявил он. - Я только упомяну - я всегда так делаю, прежде чем прочитать завещание - что даже такой документ, если он выпущен моей фирмой, будет чрезвычайно трудно опротестовать. Лорд Малкастер был несомненно в здравом уме и твердой памяти, составляя его.

Однажды, оставшись у них на обед, Фелтон через стол встретился взглядом с Женевьевой и улыбнулся так, что она почувствовала себя, ну, в общем, красивой. Иногда она боялась, что ее внешность ветшает, подобно зеленым занавескам, закрывающим окна во всем доме (Эразмус приобрел их по превосходной цене, а потому каждое окно в доме имело один и тот же цвет). Но, хотя ей и исполнилось полных двадцать четыре года, она все же не была слишком древней. Фелтону, должно быть, было за тридцать. Верно ли, что он хочет жениться? Если это так, то почему же он этого не сделал? Он необычайно красив: волосы цвета пшеницы, а синие глаза цвета индиго. И поскольку он был очень, очень богат (еще богаче, чем Эразмус), то в течение многих лет являлся целью всех мамаш, желающих выдать за него своих дочек, судя по тем слухам, которые Женевьева читала в рубриках светской хроники.

- Леди Малкастер! - обратился к ней Лик. - Эта часть завещания --">