Оксана Зиентек - Меж двух орлов (СИ)

скажи, сейчас буду.

– Тата, – не отставала егоза, – мама велели напомнить, чтоб Вы окно не забыли закрыть.

– Иди уже, наказание ты мое! – Раздраженно отмахнулся пан Януш. – Вот же ж… Достанется кому-то счастье! В своем доме шагу спокойно ступить не дадут.

Еще раз глубоко вдохнув настоянный на дубовой коре воздух Пущи, пан Януш потянулся к створкам, плотно закрывая окно. В чем-то жена права, выстудишь горницу, дров потом не напасешься. А Пуща, она жадных не любит. Поворчав еще немного, пан Януш пошел туда, где из общего зала доносился наваристый дух похлебки.

Семья Соколувских за обедом придерживалась старых обычаев. Посреди стола стояла одна большая миска, из которой чинно, без спешки черпали похлебку сперва мужчины, потом женщины и дети. Раньше, говорят, бабы за стол вообще не садились, но то было раньше. Вон, в столице, говорят, вообще до того дошло, что сидят паненки за столом, чисто тебе княгини, а рыцари им и мясо режут, и кусочки послаще подают. Только что в рот, как дитяти малому, не вкладывают. Тьфу, в общем. Срамота!

Обычно молодежь, в ожидании своей очереди, не упускала случая пошутить вполголоса или подергать друг друга за пояса и косы. Только тихонько, а то от отца недолго было и ложкой по лбу схлопотать. Однако, сегодня все сидели тихо, глядя на то, с каким сосредоточенным видом пан Януш черпает густое варево.

– Что за рыба? – Спросил он, приглядываясь к выловленному куску. – Селава или троць?

– Селава^[1] – Ответил Гжегош, старший сын и наследник. – Сегодня на озере лов хороший был.

– Так закоптить было надо, раз хороший.  – Проворчал пан Януш, сам удивляясь своему недовольству. То ли гроза давила, навевая беспокойство, то ли ныли старые раны…

– Закоптить надо было. – Повторил он уже спокойнее, вылавливая из похлебки следующий кусок.  – Сами знаете, почетный гость одной солониной сыт не будет.

– Гости? – Насторожился сын. Младшие тоже подняли головы в предвкушении.

– Мало ли… Сваты заглянут… – пан Януш многозначительно оглядел двух оставшихся в девках дочерей. Две пары почти одинаково глаз смотрели на отца по-разному. Марысины – с надеждой, Миросины – с мольбой.

– От кого хоть сваты? – Не выдержала пани Малгожата, до этого предпочитавшая есть молча.

– Да хоть от кого. Хватит уже по округе бегать, словно дети малые. Нагулялись.

– Тата! – Деланно возмутилась шестнадцатилетняя Марыля, – Мироська носится по околице, словно холопка, а как наказывать, так меня?!

– Цыц! – Пан Януш весомо так приложил ладошкой по столу, отчего ложки жалобно звякнули. В углу в люльке захныкал младенец. Вздохнув, невестка встала из-за стола и пошла кормить. Посмотрев, как Гжегош провожает жену взглядом, пан Януш добавил.

– Гжесь, вон, тоже упирался. И жениться ему еще рано, и не нагулялся, и славы не добыл. А теперь не оторвется никак от своей Зоськи. И потом, нашла тоже наказание! Да если б не беда с Ясновскими, была бы ты еще по прошлой осени в Ясновке. Мы со старым Ясновским обо всем уже сговорились.

– Тата, Вы-то со старым Ясновским сговорились, а вот молодой что-то о том вспоминать не спешить. – Негромко заметил Гжегош, зачерпывая похлебки в свой черед.

– Ничего, припомним, если надо. – Старого шляхтыча тоже было непросто сбить с толку. – Прошлой осенью и я ему припоминать не спешил. Сам помнишь, что от Ясновки осталось. Не хватало еще, чтобы моя дочь на пепелище зимовала!

Так что, еще до зимы обеих отдам, а там и на покой можно. Все. Я свое слово сказал, доедайте, дети Творца.

С этими словами пан Соколувский отложил ложку и, встав из-за стола, широким шагом вышел из горницы.

– Яночку! – Кинулась за ним пани Малгожата. – А киселику? Клюквенного. Все ж как ты любишь, пане мой!

– Потом, Малгося, потом… – старый шляхтыч остановился, давая жене время притворить дверь, чтобы не слышали дети и служба. – Ты лучше того, взвару мятного мне завари, с медком липовым.

– Сейчас, пане мой,  – всполошилась пани Малгожата. – Нехорошо тебе, Яночку?

– Давит что-то, Малгося. Прямо, дух запирает. Завари. А я пойду, прилягу после обеда.

– Отдохни, отдохни – пани Малгожата ласково погладила мужа по рукаву. – Распереживался ты с этими сороками. Ничего, все панны поначалу упираются, а потом делают, как отцы велят. Виданое ли дело, отцу родному перечить!

Чуть позже, отпаивая мужа мятой и медом, хозяйка поместья спросила, как бы --">