(Цветы весеннего сада) - Рождество в Петропавловской крепости (СИ)

========== Арест ==========

Рано утром, едва Штольман ступил из квартиры на улицу, его с двух сторон схватили за локти, выворачивая руки. Жандармы… Он уже почти не сопротивлялся, колотая рана в боку очень болела. Холодное железо наручников равнодушно сомкнулось на запястьях, щелкнули замки. Двое крепких жандармов молча взяли надворного советника под стражу.

На одного из филеров, наблюдавшего арест, это происшествие подействовало как взрыв бомбы. Он с ужасом отпрянул от жандармов и побежал прочь. За ним бросились вдогонку, но, очевидно, не догнали. В мгновение ока Штольман остался с жандармами один на один.

Его, полуживого, посадили в открытые дрожки и под этим конвоем открыто повезли по всему городку, где почти полтора года он был главным судебным следователем.

Как ни странно, знакомых навстречу не попадалось. Было слишком рано, и людей на улице было пока немного. А если кто и видел дрожки с жандармами, то никто не признал в невзрачно одетом бледном арестанте с полуприкрытыми глазами господина надворного советника.

Ехали долго, несколько часов. Доставили Якова Платоновича сначала в тюрьму города Т. Хорошо знакомый ему комендант находился в отъезде, какой-то нижний чин грубо отволок его в крохотную, холодную и прескверную одиночную камеру.

Здесь со Штольмана сняли наручники, наспех перевязали рану, сняли всю другую одежду и велели надеть арестантскую робу. Видя, что надворный советник чувствует себя совсем неважно и порядком ослабел, тюремщики переодели его самостоятельно. Просьба Якова Платоновича оставить ему собственную одежду и известить о происходящем полковника Варфоломеева была отклонена.

Дверь камеры заперли, и он остался один, наедине с болью, растерянностью, и дурным предчувствием.

Позже Штольману зачитали приказ об аресте. Он был просто оглушен. Из приказа об аресте он узнал, что арестован не за убийство князя Разумовского, а за государственную измену и шпионаж.

При домашнем обыске у него изъяли все бумаги и доставили в жандармерию. Штольман был совершенно уверен, что эти письма, документы, и другие бумаги не содержат ничего даже мало-мальски подозрительного.

Кроме того, все изъятое наверняка побросали в ящики без разбору, и за столь короткое время было невозможно произвести детальный обзор их содержания. Часть переписки Штольман вел и вовсе на немецком, пользуясь привычными сокращениями, понятными лишь носителю языка.

Яков понимал, что здесь явно действовали давние злокозненные враги, которые желали любой ценой завладеть результатами исследований военных и погубить его. Единственными ценными документами, бывшими у него в руках, были документы Гордона Брауна. Яков надеялся, что они дойдут до адресата - Анны Викторовны, единственного человека, которому, на сегодняшний день, он мог доверять. Штольман надеялся, что Анна просто спрячет их и ни за что никому не покажет.

Миновали первые сутки в камере. Их верными спутниками были холод, жажда и постоянная ноющая боль в боку. Про голод он даже не вспоминал. Было не до еды.

Памятуя о ране, Яков старался не беспокоить ее и не шевелиться. Это дало результат. Боль стихала. За первой ночью последовала еще одна, но для опального надворного советника ничего не изменилось.

Яков старался не поддаваться унынию, он спокойно обдумывал, что могли бы спросить у него следователи, и что он мог бы им ответить.

Однако будучи довольно эмоциональным человеком, Штольман никак не мог остановить ход нежелательных мыслей. Несправедливость обвинений, его арест и отсутствие следственных действий, отсутствие медицинской помощи и наконец, беспокойство за Анну, очень мучили его. Он корил, что, несмотря на очевидность своих поступков относительно барышни, он самонадеянно подверг ее такой опасности. Он умудрился втянуть ее во все это… Какой идиот! Временами в нем вскипала ярость и возмущение против несправедливости и нанесенного арестом оскорбления. Иногда он впадал в тревожную депрессию, страдая от невозможности защитить себя и любимую женщину. Заключение затягивалось.

Через несколько дней камеру отперли. Надворному советнику Штольману принести собственную одежду и предложили переодеться.

“Значит,

--">