Ана Джонс - Девушка в белом кимоно

улитки и с большим трудом. Даже сейчас, когда я ждала Хаджиме на станции Таура, минуты тянулись невыносимо долго. Стоило мне сойти с железнодорожной платформы, как солнечные лучи, отражаясь от металлических крыш, принялись слепить мне глаза. Мне приходилось щуриться, чтобы среди людского потока отыскать лицо Хаджиме. Да где же он? Мне не терпелось скорее начать репетицию.

Мимо шли американские военные в форме, жуя что-то на ходу. Хаджиме не допустит подобных ошибок простейшего этикета, потому что мы усердно трудились над его основными правилами, чтобы он мог понравиться моей семье. Есть на ходу нельзя ни в коем случае. Необходимо сесть, чтобы проявить уважение ко времени и труду, потребовавшемуся для того, чтобы посадить и вырастить урожай, собрать его и приготовить блюдо. Американцы, похоже, не замечают или просто не обращают внимания на то, что все вокруг стараются отвести взгляд или прикрыть чем-то глаза, чтобы только не видеть их невоспитанности. Все, кроме Хаджиме. Он проходит прямо между ними.

На нем белая футболка и бежевые брюки. А его прическа — шикарные волосы оттенка чугуна, зачесанные наверх и высоко уложенные, — делает его похожим на Элвиса Пресли или на другую звезду. Может быть, даже на Джеймса Дина. Мы с ним оба просто обожаем все современное. Какая жалость, что я не смогла переодеться и пришла в школьной форме. Ну, зато я успела убрать волосы в высокий хвост, на западный манер.

Когда он подходит ближе, я приветственно машу ему.

Я уже улыбаюсь так, что мне больно щекам. Да, любовь и кашель относятся к вещам, которые невозможно спрятать, потому что их невозможно сдержать.

Мы встречаемся и замираем в неловкости: каждому хочется броситься друг другу в объятия, но мы довольствуемся небольшими поклонами, в результате которых мы чуть не сталкиваемся лбами и смеемся. Хаджиме берет меня за руку, что категорически воспрещается традициями, и быстро уводит меня мимо магазинчиков в узкую боковую аллею.

Я склоняю голову, беспокоясь о том, что мы привлечем к себе осуждающее внимание окружающих.

— Они кружатся над нами, как мотыльки. Хаджиме, нам лучше уйти.

— Ну что же, как и мотыльков, их привлекает твой свет. Пусть смотрят, — улыбается он, демонстрируя тонюсенькую щель между передними зубами. Затем он подается вперед и кричит:

— Привет! Я люблю эту девушку!

— Тише! — я обегаю его, чтобы прижать к стене, и смеюсь. Затем спрашиваю: — Какой свет? — я не перестаю улыбаться, хоть и продолжаю следить за прохожими.

В ответ он поворачивается ко мне и снова берет меня за руку.

— Тот, что льется у тебя из глаз, — сжав мою руку, он берет и вторую. — И из твоего сердца, — и он быстро целует каждую ладонь.

Мои щеки тут же вспыхивают. Теперь я смотрю только на Хаджиме. Он такой проказник, этот мальчишка, но в то же время он — мужчина, и это сочетание делает его неотразимым.

Он наклоняется ко мне, прижимаясь лбом к моему лбу.

— Привет, Сверчок.

— Привет, Хаджиме, — я улыбаюсь еще шире, поражаясь тому, какой смелой становлюсь рядом с ним. Я отваживаюсь нарушать все правила, которым меня учили всю жизнь: проявлять смирение, быть тихой, ставить других превыше себя. Это были хорошие, верные правила, но...

Я опускаю глаза, прерывая его пристальный взгляд. Если я не буду осторожной, то могу запросто утонуть в его глазах. Но он берет мои щеки в ладони и приподнимает мой подбородок.

— Я собираюсь поцеловать тебя прямо здесь, в губы. Ты не против?

И тогда я встаю на цыпочки и целую его первая.

Мое сердце разрывается между паникой и блаженством. «В кого я превратилась?» Я раскрываюсь навстречу ему, подобно утреннему цветку, распускающемуся навстречу солнцу. Да, он неотразим и сладок, как компэйто² на языке. И как с конфетами, я никак не могу насытиться, хочу еще и еще. Неужели я отважусь на то, к чему так стремится мое сердце? Как было бы просто! Но мы пообещали друг другу, что больше не будем этого делать, пока не поженимся.

И размыкаем губы.

Я улыбаюсь, Хаджиме ухмыляется от уха до уха. Я хлопаю его по груди и смеюсь. Да, кто я, в кого я превратилась? Он обнимает меня, и я понимаю. Я принадлежу ему. Это все еще я, но смелее, ярче, свободнее. Если во мне сияет свет, то это только потому, что он вложил в меня счастье.

— У меня есть сюрприз, — говорит он, целуя мою макушку, перед тем как отпустить меня из объятий. — Давай сюда, — длинными прыжками он выскакивает из аллеи, затем --">