Анастасия Ивановна Кравец - Волчье логово

алмазов, отбрасывая свой ослепительный спектр на другой конец нефа.

Виктор Гюго «Собор Парижской богоматери»

При добром сердце твое лицо, мой мальчик, стало бы красивым, – продолжала я, – даже если бы ты был черней арапа; а при злом сердце самое красивое лицо становится хуже, чем безобразным.

Эмили Бронте «Грозовой перевал»

Не говоря ни слова, человек с фонарем провел гостя через темный и узкий коридор, миновав который, они оказались в просторной, холодной и слабо освещенной зале. Длинный деревянный стол, на который упал взгляд юноши, наводил на мысль, что это была трапезная монастыря. Колеблющееся пламя фонаря осветило еще два черных монашеских силуэта. Высокие и величественные своды залы продолжали тонуть во тьме.

Вопреки опасениям горожанина, вызванным таинственностью места и поздним временем, он сразу же услышал обращенные к нему приветливые слова, произнесенные мягким и вежливым тоном:

– Вот наконец и вы, дорогой мэтр. А мы уже начали беспокоиться, что вас так долго нет. На дворе непогода и ночь… Брат Ватье, – обратился говоривший к монаху-проводнику, – собирается дождь?

– Нет, – коротко ответил тот.

– Как нет? – вмешался человек с фонарем. – Я видел большие тучи, когда открывал вам дверь…

– Нет, – упрямо повторил брат Ватье. – Дождя не будет. Будет снег.

Это глубокомысленное замечание было оставлено без ответа.

Тем временем, монах, начавший разговор с гостем, подошел к нему, продолжая свои расспросы:

– Вы проделали долгий путь, верно? Вы, должно быть, очень устали? Боже мой, да вы просто дрожите от холода, бедное дитя!

С этими словами, он заботливо снял с горожанина капюшон и подвел его к очагу, который юноша заметил не сразу, так как огонь в нем едва тлел, тихо пожирая остатки обгоревших дров. Красные, сверкающие искры одна за другой медленно срывались в золу.

Только теперь стало ясно, что, несмотря на свою тонкую и хрупкую фигуру, приезжий совсем не так юн, как это казалось на первый взгляд. Ему было не меньше двадцати трех лет, если не все двадцать пять.

– Простите, я должен был уже давно представиться. Меня зовут Жиль дель Манж. Я послан в вашу священную обитель господином Пьером дель Манжем, графским бальи, чтобы…

– Мы знаем, кто вы, и с какой целью посланы к нам, – перебил его человек, державший фонарь, и в тоне его голоса приезжему послышалось что-то странное…

Немного согревшись и успокоившись, Жиль, в свою очередь, получил возможность как следует рассмотреть людей, в общество которых его забросила судьба.

Монах, который столь любезно заговорил с ним, был уже стар. Ему, вероятно, было около шестидесяти лет. Однако, умное лицо этого человека все еще сохраняло следы былой утонченной и изысканной красоты. Живые темные глаза смотрели на собеседника с искренним и неподдельным интересом. Тонкие губы слегка улыбались. Правильные, приятные черты не портили даже морщины. Волосы, некогда темные, теперь почти полностью поседели. В отличие от остальных монахов, на которых одежда болталась как придется, на старике сутана сидела с безупречным, едва ли не придворным, изяществом. Это было особенно удивительно, учитывая, в каком глухом и диком месте находился монастырь. Во всей его фигуре чувствовалась почти юношеская гибкость и стройность.

По любезным и вежливым манерам, по изяществу одежды и по преклонному возрасту стоявшего рядом с ним монаха, Жиль пришел к выводу, что, наверняка, видит перед собой настоятеля.

В лице брата, державшего в руке фонарь, не было ничего запоминающегося или необычного. Небольшие, спокойные глаза под густыми бровями, широкий лоб, плотно сжатые массивные челюсти, немного поредевшие темно-русые волосы и печать легкой усталости и равнодушия на лице. Ладони у него были широкие, а на кончиках пальцев виднелись следы свежих чернил. Из-за своей отстраненности и равнодушия, а возможно, и из-за чернильных пятен на руках, человек этот производил впечатление скептичного и сосредоточенного мыслителя. На вид ему можно было дать лет пятьдесят-пятьдесят пять. Но, несмотря на пожилой возраст, в нем, как и в настоятеле, казалось, еще не угасла воля к действию и жизненные силы.

Третий монах, хотя и откинул скрывавший его лицо глубокий капюшон, до сих пор не произнес ни слова и не вышел из тени. Его высокая, худая фигура казалась еще более вытянутой и бесплотной при слабом свете затухающего очага. Несомненно, он был моложе и настоятеля, и брата с фонарем, --">