Светлана Нина - Кружевные закаты

морали и домострою без фантазии и свободы. Куда ты укатился, Мишенька? Ты проклятый лицемер, тебя она не изматывала, ты только пил ее!

– Возможно, – тяжело ответил Крисницкий, – я понял, что пора мне остепениться… Бывает – захотел семью.

От обиды горло Марианны свела судорога. Конечно, для него она была уже опорочена… Им самим.

– А со мной это было невозможно. Учитывая, что я носила твоего ребенка.

О, Веденина знала, как уколоть больно, как задеть самую чувствительную струну. А Лиговская, по всей видимости, в этом искусстве преуспела еще больше.

– Ты ведь не сказала мне этого!

– Ты не вправе упрекать меня! И не вздумай говорить, что тебе было больно, потому что ты не можешь представить и сотой доли моей боли, связанной с тобой. Что было бы со мной, не будь Лиговского? Об этом ты думал? Ах, нет, тебе же все равно! – голос Марианны даже осип от наплыва эмоций.

– Так вот что ты на самом деле думаешь… – протянул Крисницкий, потому что ему нечем было оправдаться, а в этих словах он черпал защиту.

– Убеди меня в обратном. Тебе плевать было на нашего сына, важна была только эта девочка, дочь другой девочки.

– Жестоко, Марианна, – сник Крисницкий. – Воздаю тебе должное. С твоим самообладанием ты невероятно опасна.

«А чего ты ожидал? Сладкие воспоминания в кругу старых друзей?!»

– Объясни мне лишь одно, – не унималась Марианна, хотя видела, что он не хочет или не может утолить ее любопытство. – Чем она оказалась лучше меня? Неужели с ней было интереснее? Или теплее? Уж как я тебя любила… Тебе на всю жизнь бы хватило.

– Марианна, вспомни – меня женили…

– Как не помнить. Тогда я не смела высказать тебе все в глаза. Как удобно отделаться от надоевшей любовницы: «Меня женили»! А я была настолько ослеплена, что продолжала тебя оправдывать… Как все это мерзко. И потом, если бы ты не полюбил ее, у тебя не хватило бы сил оставить меня.

– Тебе так непосильна была ноша любовницы…

– Забавно, что ты в коем – то веке задумался обо мне. А я ведь терпела, Миша. И терпела бы далее, как это ни страшно. Лишь за возможность видеть тебя, дышать тобой, говорить и прикасаться к тебе.

– Не делай вид, что не помнишь, какой была в те дни. Мне больно было смотреть на тебя и понимать, как тебе плохо.

– Что же ты раньше не сказал, что тебе жаль? Может, мое мнение о тебе улучшилось бы. Что ж ты ничего не сделал, чтобы хоть что-то залечить?

– Мы оба были молоды, и…

– Молодость отнюдь не означает глупость, милый.

Назвав его этим забытым незаслуженно для него нежным словом, Лиговская поежилась.

– Этот наш дурень Константин много дел наворотил, и не только в политике, – Крисницкий решил полностью обнажиться перед ней.

Он так обидел ее в прошлом, так можно хоть как-то возвратить долг.

– Он не наш, а только мой. Ты к нему никогда не имел отношения.

– Пусть так, но неужели ты не хочешь увидеть его дочь?

Марианна в очередной раз расширила глаза, но теперь уже с меньшей долей сарказма.

– Он успел жениться?

– Внучка незаконная.

Последовал вздох.

– Вполне в его стиле.

– Хочешь повидать ее?

Марианна какой-то очень короткий миг поморщилась, но все же произнесла:

– Было бы чудно.

45

…А Крисницкий, сутулясь, стоял на холме и с ропотом ждал, когда крошечная светловолосая девочка, совсем как Алина когда-то, подбежит к нему и ухватится своими белыми пухлыми ручонками за его шею в коричневых от загара складках. Как выжгла его душу эта безумная любовь, как он шел к концу, оставшись вдовцом! Словно чувства в тот лучший период были так сильны, так прекрасны, дарили такое неземное наслаждение, что с него хватило. Не может человек всю жизнь чувствовать одинаково ярко и свежо. Поначалу все говорили: «Он еще молод. У него еще будет семья и дети…» Но он не хотел. Ровно ничего не хотел, кроме как предаваться самобичеванию и чтить память своей почившей жены, клоки воспоминаний о которой с каждым годом становились неприкосновеннее, недосягаемее. Крисницкий отнес ее к стороне своей жизни и обожествлял ее память, не думая о том, что, будь она жива, их ждала бы обыкновенная жизнь обыкновенной семьи. Быть может, лишь немного более порядочной. Но все случилось так, как случилось. И Михаил Семенович не был склонен выходить в более реальную область сознания.

Все что осталось у него, у его поколения, лишенного ориентиров, запутавшегося в собственной роскоши – продолжение. И как это все же много! Кто-то томится под тяжестью --">