Наталья Геннадьевна Корнилова , Людмила Корнилова - Там, у края неба

меня, а потом вынесла свой приговор:

– Вся в мамашу уродилась, и лицом, и фигурой. От нашей породы ничего нет. А уж про ее наглые бесовские глаза даже говорить не хочется – ни стыда в них нет, ни совести. И, судя по всему, никогда не будет.

– Ну что вы, мама... – начал, было, дядя Тобиас, но бабушка его перебила.

– Я не слепая, и что вижу, то и говорю. Не удивлюсь, если выяснится, что мамаша этой девчонки нагуляла ее от какого-нибудь ухажера, а потом свою приблуду подсунула моему сыну-раззяве, перед тем задурив ему голову. На подобные штуки та скверная девица была великой мастерицей, а ума у моего покойного сыночка все одно не имелось, так что обмануть его ничего не стоило.

– Ну, зачем вы так говорите, мама! Да еще при ребенке!

– А ты мне не указывай, что я должна делать!.. – повысила голос бабушка. – И дерзить мне не смей! Воли через край брать себе стал, даже с матерью спорить вздумал! Не слишком ли много себе позволяешь? Или с брата пример вздумал брать? Так ведь враз можешь стать таким, как он – нищим, бездомным и никому не нужным.

– Прошу прощения, если позволил себе бестактность... – вздохнул дядя Тобиас. Он хорошо знал: с матерью лучше не спорить, потому, как добром это не кончалось. А уж если принять во внимание, что именно она выдавала деньги, на которые безбедно жила его семья, то становится понятным – благодетельнице не стоит возражать ни в чем.

– То-то же... – кажется, такое короткое извинение не очень устроило бабушку, но она решила позже выказать сыну свое недовольство. – Ну да ладно, раз надумал взять эту девчонку себе, то ты с ней и возись, хотя толку от нее не будет, особенно если она еще и характером в мамашу пойдет, а та, не тем будь помянута, была настоящей стервой.

– Простите, мама но...

– Сын, слишком жалостливый ты у меня, как бы эта жалость вам всем потом боком не обернулась. Но если я хоть краем уха услышу о том, что... эта обижает Инес...

– Что вы, мама! Они с Инес сразу же подружились!

– Раз так, то есть хоть какой-то прок от этой соплячки... – сделала вывод бабушка. – Если Инес довольна, то и я возражать не стану.

– Спасибо... – чуть склонил голову дядя Тобиас.

– Хотя будь на то моя воля, я б эту малолетку к святым сестрам отослала, причем туда, где устав построже – пусть замаливает грехи отца и матери... – женщина не сводила с меня тяжелого взгляда. – Там ей самое место, потому как ее мамаша моему сыну жизнь испортила, а яблочко от яблони недалеко падает, и от этой девчонки в будущем можно ожидать что угодно. Не удивлюсь, если она в дальнейшем окажется такой же паршивкой...

После такого «сердечного» знакомства с родной бабушкой я ушла с горящими от стыда щеками и глазами, полными слез. И без того родителей недавно потеряла, все еще не могу придти в себя – и тут такое!.. Мне очень хотелось ответить хоть что-то на обидные слова женщины, но дядя Тобиас еще перед встречей с дорогой родственницей попросил меня молчать, и не возражать ей – мол, бабушка все одно никого, кроме себя, не слушает, к чужому мнению не прислушивается, а к тем, кто осмеливается ей возражать, относится весьма неприязненно. Дескать, ты, Черил, лучше помолчи – так будет лучше для всех нас, да и для тебя тоже...

Надо признать, что жизнь в доме дяди Тобиаса была неплохой, обо мне заботились почти так же, как и об Инес. Хорошие учителя, красивая одежда, вежливое обращение, да и общались мы, если можно так сказать, только с людьми своего круга. Конечно, Инес доставалось все самое лучшее, но и я не была обделена, так что на жизнь мне было грех жаловаться.

Все было бы просто замечательно, если бы не бабушка, которая частенько приезжала к дяде Тобиасу, чтоб проведать Инес. Пожилая женщина так и не называла меня по имени, ограничиваясь коротким «эта», и каждый раз едва ли не устраивала допрос слугам, выясняя, не обижает ли «эта» Инес. По-счастью, лицезреть меня она желала довольно редко, и то лишь для того, чтоб в очередной раз выказать мне свое недовольство или прочитать нотацию о том, как я должна быть благодарна семье своего дяди, которые приютили меня после смерти родителей, а не бросили на улице, хотя имели на это полное право. Дорогая родственница говорила мне много неприятного – кажется, ей доставляло удовольствие высказывать мне все, что она думала о моих родителях, и то, что я слышала, частенько доводило меня до слез – эта старая женщина не была обременена излишней деликатностью. Самым счастливым моментом для меня было --">