Лисавета Синеокова - Консерватория: мелодия твоего сердца

в сумку и в напряженной абсолютной тишине, сопровождаемая взбешенным прищуром докладчицы, прошла до двери, открыла, вышла в коридор и аккуратно закрыла ее за собой. Хотелось грохнуть полотном об косяк от всей души, но пришлось сдержаться, иначе не избежать бы мне вызова, как минимум, к декану, а то и к первому проректору. Медленный вдох. Еще более медленный выдох. Спокойно, Рина, сама виновата, нечего было отпускать эмоции и переходить на личности. Метресса Дервила Хьюз такого не то, что не выносит, она от этого практически звереет, хоть и остается при этом все такой же сдержанной и холодной. Весело же мне теперь на экзамене будет.

Размышляя, я шла по коридору, злая на себя, на одногруппницу и неожиданный фактор с задания Кейтлин Фрин. В какой-то момент эмоции достигли апогея и, не в состоянии с ними справиться, я с силой ударила ладонью об стену. Кожа встретилась с гладкой поверхностью. Невзирая на усилие и оглушающие ощущения удара, уже на вторую секунду я различила едва уловимую вибрацию. Мне стоило немедленно оторвать руку, но как будто что-то удержало. Музыка, пропитывающая стены аудитории, мимо которой я проходила, была наполнена горечью. Таких царапающих ощущений мне никогда еще не приходилось испытывать: словно кожа сама по себе скукоживалась, сжималась, скатывалась и стремилась отшелушиться с поверхности ладони, по-прежнему не прерывавшей контакта со стеной. Жгучее, разрывающее на части чувство неправильности сочилось из музыки, вибрацию которой я ощущала.

Нехотя, я прервала контакт с поверхностью-проводником и вздохнула. Злости как не бывало. Произошедшее на занятии по истории музыки как-то незаметно отошло на задний план, а моя собственная злость показалась смешной в сравнении с вопиющими эмоциями, кусочек которых я подслушала.

До конца занятия оставалось около получаса. Вдохнув еще раз, но уже по причине незавершенности конспекта и необходимости тратить время на переписывание, двинулась к выходу из главного корпуса консерватории. Следующим и последним на сегодня занятием у нас значилась физкультура. От начала учебного года и до первого снега мэтр Дойл проводил занятия под открытым небом на специально отведенном для этого месте, оборудованном турниками и дорожками и даже полосой препятствий, которую мы, девочки, называли дорогой пыток. До ее конца за прошлый год не дошла ни одна оллема нашего потока, и, судя по слухам, это вообще ни одной девушке не удалось, что не мешало мэтру нас раз за разом на нее отправлять. Времени, чтобы переодеться, у меня было с избытком, поэтому я решила сделать это в общежитии, а не раздевалке спортивного зала. Облачившись в спортивную блузу, штаны и легкие сапожки, я привычным движением закрепила сверху легкую тонкую юбку со сплошным разрезом от самого пояса, доходящую до середины голени — дань уважения нормам приличия высшего общества, своеобразная амазонка, — заплела волосы в косу и покинула комнату, чтобы отправиться к месту прохождения занятия.

Уже на подходе я заметила нестройную вереницу первокурсниц, одолевающих ту самую полосу препятствий. В основном, худо-бедно кочки, кольца и сетку преодолевали все, а вот массовый падеж и так скудного энтузиазма случался перед ямой с грязью, через которую нужно было перебраться по веревке, натянутой над, собственно, ямой. Желающих среди прекрасной половины обучающихся обычно никогда не находилось, поэтому великодушный мэтр вызывал по списку. Таким образом, за год каждая из нас получала возможность принять грязевую ванну сомнительной пользы. Больше одной испачкавшейся за раз мэтр Халей Дойл не допускал: то ли из жалости, то ли для того, чтобы соблюсти баланс ненависти и благодарности в рядах студенток.

Фигура мэтра выделялась на фоне остальных всем: очень высокий, подтянутый, великолепно сложенный. Каждый мускул этого мужчины излучал мощь и магнетизм сродни звериному. Неудивительно, что, отмывшись и придя в себя после занятия ненавистной дисциплиной, девушки снова начинали мечтательно вздыхать по голубым глазам молодого преподавателя и всему, что шло к ним в комплекте.

Заметив меня, он дал знак подойти. Приблизившись, поздоровалась:

— Доброго дня, мэтр Дойл.

— Доброго, оллема Адерин. Отчего так рано? Неужели так соскучились по мне, что отпросились пораньше? — темная бровь, контрастирующая со светло-русыми волосами, иронично изогнулась, добавляя эффекта низкому приятному голосу с --">