Юлиана Андреева - Лунные кружева, серебряные нити

бочком, бочком по стенке попятилась к выходу, успевая заметить, как хозяйка что-то объясняет страже, высматривая кого-то за столиками.

Чтоб мне провалиться! Я ещё и заплатить забыла — теперь мне точно светит тюрьма!

Пробежав почти квартал, я отдышалась и зашагала спокойно, стараясь не оглядываться и не привлекать излишнего внимания. На площади толчеи уже не было — народ разошёлся по домам, и лотки пустовали. Остановившись у городской ратуши, я не смогла пройти мимо красующегося здесь же знакомого изображения. Даже платье на нём было то же, что и на мне — узкие длинные рукава, высокий воротник-стойка, вниз тянется ряд костяных пуговок до самой талии, которую несколько раз опоясывает длинный с кистями пояс.

Надпись гласила: «Сыскивается. Награда за любые сведения».

Ну, и что прикажете делать? Убежать и спрятаться или пойти и сдаться, чтобы перед тем, как болтаться на виселице, узнать, кто я, и за что такая немилость? Что не говори, а мне по душе первый вариант.

Пришлось изрядно поплутать, чтобы найти улицу с рукотворным прудиком на окраине города. До знакомого дома я добралась уже на закате. В раздумьях постояла у калитки и, не заметив во дворе никакого движения, начала бросать в окошко мелкие камешки. Гастомысл не замедлил появиться на крыльце, напряжённо всматриваясь в темноту.

— Эй! Это я! — я старалась говорить шёпотом.

Сообразив, наконец, что к чему, он осторожно приблизился к калитке и отворил её:

— Бажена? Ты что тут делаешь?

— Мне ночевать негде.

Парень медлил и чесал в затылке.

— Матери скажи, что заплачу? — я начинала волноваться.

— Она не обрадуется, когда тебя увидит. Да и отец с брательником вот-вот вернутся, и явно не трезвые.

Я схватила его за рукав:

— Гастомыслушка, ты у меня — один-единственный знакомый на весь город, мне больше некуда идти, неужели у тебя хватит совести оставить девушку на улице?

Здоровяк сдался:

— Ладно… Только погодь маленько, пока мать корову подоит и в хату воротится. Тута подожди, скоро вернусь.

Я наматывала круги у калитки, сложив за спиной руки. Но Гастомысл не заставил себя долго ждать. Вскоре он приближался к забору, освещая себе путь оплывшей свечой в старой плошке. Не дойдя до калитки, он вскрикнул и выронил свечу.

— Кто здесь? — спросил он дрожащим голосом.

— Это я. Ты что, забыл уже?

— Бажена, ты?

— Да я! Кто ж ещё?!

— А почему у тебя глаза так страшно светятся?

— Не знаю. Может, впустишь уже, пока меня комары вконец не загрызли?

Парень отворил калитку и позвал за собой, приложив палец к губам.

— Вот, — приоткрыл он дверь сарая. — На сеннике заночуешь. А утром я за тобой приду.

— Ладно, и на том спасибо, — вздохнула я.

— Принести чего? Есть хочешь?

— Ничего не нужно, — я присела на сено.

— Зачем же в город пёрлась, ежели некуда идтить? — разместился он рядом.

— Сама не знаю.

— И что дальше думаешь делать?

— Завтра уйду отсюда. Куда-нибудь. Подальше.

— Ежели уж совсем некуда — возвращайся. Я на тебе женюсь. Серьёзно. Хочешь? Ты — пригожая, и фигурка что надо — высокая, тонкая, и ноги длиннющие — у нас таких девиц не водится. Только мне не по нраву, что глаза у тебя светятся, как у волка, нет, даже хуже — точно у привида…

— Боюсь, мы с твоей мамулей не уживёмся. Но обещаю подумать над предложением… Ну, чего сидишь? Я так быстро думать не умею.

— Ладно, пойду я. Спи…

Только он вышел и притворил за собой скрипучую дверь, я забралась повыше на утрамбованное ароматное сено, постелила плащ, под него забросила башмаки и растянулась, разбросав руки и ноги, аки звезда.

«И почему у меня глаза светятся? Может, хворь какая? Нет, вижу я отлично. Сейчас, в кромешной тьме, могу сосчитать балки на потолке, различаю каждую сухую травинку в сене, ясно вижу висящий на противоположной стене хомут, лежащее на пустой бочке седло и другую упряжь. Ладно. Это не самое главное. Что делать завтра и куда идти — вот о чём нужно подумать».

Думать долго не пришлось, потому что вскоре я услышала голоса во дворе и приближающиеся шаги. Дверь со скрипом отворилась. Покачиваясь, вошли двое мужчин и стали забрасывать к стене косы и грабли.

— Кетрусь! Чего кидаешь? Ровно прислоняй! — раздался хриплый голос.

— И так сойдёт, — ответил второй, тоже низкий и нетрезвый.

— Я те дам, охламон! Сойдёт ему! Ну, чё? Пойдём завтра?

— Не знаю, батя. Выспимся — там видно будет.

--">