Даниэль Брэйн - Притворная дама его величества

третья Отбирай… я хмыкнула. Впору. Мне хотелось не впору, а теплые штаны и сапоги, можно угги, наплевать, что согласно опросам мужчины считают их самой отвратительной обувью. Кто бы их еще слушал — только не я. Вон сундук… шкафы вдоль стен, не комната, а тюремная камера, простывшая, промозглая, темная. Свечи давали едва различимый свет, а темнота всегда на меня давила. 

Я шагнула к одному из шкафов довольно уверенно и вдруг осознала, что тело помнит. Что-то оно продолжает делать само, несмотря на то, что разум у него другой, но если отвлечься… И я позволила этой Маризе залезть в один из шкафов.

Я распахнула створки и застыла. Стоять было холодно, как на улице на ветру. Двигаться мне не позволял ступор. Кровать. В этом шкафу кровать.

Я не представляла, как спать в этом гробу. С резными дверками и какими-то нелепыми шторками. Вон подушки, вон одеяло… несвежее белье, кто в нем водится — лучше не думать. Вытянуться во весь рост в кровати было нельзя, только полулежать на не слишком чистых подушках. Я закрыла дверцы, прошла по комнате — таких кроватей-гробов было три.

Потом я поискала, куда бросила туфли — машинально я выронила их, когда рассмотрела кровать. Сунула ноги — прекрасно, перепутала, поменяла туфли местами. Нет, я не обманывалась: они были на одну ногу. Вернее, ни на одну. Ни на правую, ни на левую, а на какую-то среднюю. Ни туда, ни сюда...

Присев, я смотрела на это чертово извращение. Разнашивать, вот, значит, как. Мне было не привыкать — нога у меня в той жизни была далеко не Дюймовочки, размер ходовой, но лапа широкая, и обычно я короткими перебежками до продуктового магазина разнашивала все — от кед до дизайнерских шедевров стоимостью в три отдыха в Турции в «пятерке» эконом-класса. И если у меня был выбор — ходить босиком или испытать ностальгию, пусть так.

Что имела в виду женщина, влепившая мне пощечину, но потом пожалевшая, я так и не поняла. Выбрать себе одежду из сундука, но зачем? Куда-то ехать вместо кого-то? Черт с ним. Сундук был один, хоть тут повезло.

Я подняла тяжелую крышку сундука и принялась копаться в его нутре. Красивая одежда. Неудобная, но красивая, и бизнес-вумен во мне засмеялась. Да, были времена, когда за такие шмотки убивали, потом эти же шмотки крали, и не так это было давно, я помнила, как в восьмидесятые обокрали соседку и как она убивалась по шубе и по костюму… По шубе! Эти люди не знали цену собственной жизни и мерили ее обычным шмотьем!

Но теперь за каждый испорченный шмот с меня будут драть три шкуры. Ткани дорогие, работа дорогая, отделка… я присмотрелась. Жемчуг? Непохоже, слишком мелкий, и что это — рубашка? Платье? Халат? Похоже на платье, но вот еще одно, юбка словно разрезана пополам, откуда такой разврат?

— Мариза?

Я вздрогнула. Странные ощущения: если на улице кто-то кричал «Маша» — я оборачивалась, хоть и знала, что кричат стопроцентно не мне. А это имя — Мариза — как будто было моим. Как и знание языка и голос, только вот я не знала, кому он принадлежит.

— Ты померила? Все тебе подойдет? 

Девушка, стоящая в дверях, была… я бы сказала — неземной. Отрешенный взгляд, тихий голос, вся словно в себе. Но одно я понимала — она хозяйка, мне надо выпрямиться и поклониться.

Поэтому я спешно сбросила шмотки с колен, встала и отвесила неглубокий поклон. Тело помнило, что ему надо делать, хотя сознание это не знало. Я поняла, что в таких ситуациях проще положиться на память, которая мне не принадлежала.

— Я еще не мать-настоятельница, Мариза. 

Ах вот оно что! Адриана, кажется, так называла ее та молоденькая красоточка. Старшая сестра? А я что-то, видимо, сделала все же не так.

Адриана с легкой и доброй улыбкой прошла в мою комнату — или все-таки не мою? Сколько девушек делили ее между собой? Три? Больше? Я отошла к стене, не назвала бы это рефлексом, скорее каким-то предзнанием.

— Если тебе еще что-то нужно, скажи. Все мои вещи я все равно оставлю в миру.

— Вы правда хотите стать монахиней? — вырвалось у меня. Сколько ей лет? Восемнадцать? Двадцать? По нашим меркам — совсем неразумный ребенок, зачем ей покидать этот мир?

— С того дня, как я впервые переступила порог храма, я мечтала служить господу нашему, или ты не знаешь? — несколько раздраженно или даже заносчиво отозвалась Адриана. — Помогать сирым, утешать убогих, жизнью своей искупать грехи свои и чужие. — И тут же приняла деловой вид: — Пройдись-ка. 

Я пожала плечами, но прошла от одной --">