Ефимия Летова - Вампир Его Высочества (СИ)

стихают, как по волшебству, и, оборачиваясь вслед за остальными, я уже знаю, кого увижу.

Принц Алтерей оглядывает паникующую толпу, презрительно сощурив светлые глаза. Я, как и прочие, опускаю взгляд, склоняю голову. Я тружусь в замке всего год, устроиться удалось каким-то чудом, и за всё это время видела Его Высочество Алтерея бессчётное множество раз, каждый раз — о боги! — поражаясь тому, насколько прекрасным может быть телесная оболочка смертного создания.

Принц Алтерей, безусловно, ошеломительно прекрасен. Но это не мешает мне каждый раз, оказываясь вблизи него, замирать от невольного липкого и холодного страха, проползающего змеёй под одежду.

Сейчас он рассматривает своих разношёрстных подданных с привычной гримасой легкой брезгливости на лице. Но сквозь эту столь полюбившуюся ему маску проступает что-то ещё.

Почему он здесь, почему не прячется?

— Ваше Высочество! — склоняется Хайгон в низком поклоне, который ему уже давно не по годам. На месте принца, фактически правящего Льерией вместо своего хворого отца, отошедшего от мирских дел, но по закону всё ещё занимающего трон, я бы освободила верного слугу от необходимости лишний раз гнуть спину, демонстрируя верность и покорность.

Годы службы говорят громче гротескных жестов.

— Всем в укрытие! — величаво командует принц, как будто без него и до него эта мысль никому не пришла в голову. Но Хайгон, разумеется, не спорит, снова кланяется и открывает было рот — самом Алтерею не пристало отдавать приказы всем подряд, но принц внезапно делает шаг по направлению к нам и снисходительно цедит сквозь зубы:

— Кто это?

Его тонкий длинный палец с отполированным до блеска ногтем указывает на меня, но я до последнего не верю, что Его Высочество по какой-то причине обратило на меня внимание. И именно в этот момент очередная кровавая струйка устремляется к губам из моего многострадального носа, и я непочтительно зажимаю ладонью лицо.

— Кно… Клэри Пэйс, Ваше Высочество. Младшая горничная.

— Возраст?

— Восемнадцать лет.

— Семья?

— Сирота.

— Хорошо, — равнодушно кивает принц. — Девчонка пойдёт со мной.

Хайгону на мгновение изменяет его обычная величавая невозмутимость, дёргается кончик острого носа, но он не спрашивает, не возражает, не говорит ничего. Рука, всё ещё сжимающая моё плечо, сперва беспомощно опускается вдоль туловища, а потом старик слегка подталкивает меня в сторону принца.

— Иди.

И я иду, тоже ничего не говоря. Я не рабыня, рабство давно запрещено в Льерии, но будем смотреть на жизнь открытыми глазами: принц вправе сделать с бедной сиротой, не имеющей могущественных покровителей, всё, что угодно. Уложить в постель или задрать подол, не тратя времени на путь до спальни, вышвырнуть из замка пинком просто по причине дурного настроения, и ладно, если через дверь, а не в окно, обвинить в заговоре, не заботясь о доказательствах, и отправить прямиком к палачу…

Я стараюсь удерживать его высокую сильную фигуру в поле зрения и в то же время не смотреть слишком явно, что может быть сочтено дерзостью. Вокруг нас всё ещё паника и перепуганный люд, колокол не утихает, но перед принцем и, соответственно, мной, все расступаются. Мы выходим из дворца, и я на мгновение замираю, глядя на далёкие золотые вспышки в небе, будто огромные звёзды несутся к нам из космоса, становясь всё ближе и ближе.

Мы садимся в экипаж, запряжённый восьмёркой лошадей — я слышу тревожное фырканье и ржание, голоса встревоженных слуг: кучера, гайдуков, лакеев и прочих… невольно сжимаюсь в комок. Вблизи принц не кажется менее пугающим. Он абсолютно всамделишный: светлые пряди волос спускаются ниже плеч, серые пустые глаза, пухлые губы, тёмные ровные брови. Одна моя знакомая портниха говорила: таких боги рисовали пуховой кисточкой.

Принц тоже соизволяет бросить на меня взгляд.

— С кожей что? — брезгливо цедит вдруг он. — Не больная?

— Н-нет, — сглатываю я. — С рождения такое… такая.

Дальше Его Высочество отворачивается, а я беспомощно разглядываю свои колени. Нет, вряд ли в постель — нашёл бы себе нормальную, красивую, а не рябую-конопатую…

Едем мы недолго, я не успеваю извести себя тревожными выматывающими мыслями. Зато звуки колоколов уже не слышны. Мы остановились на пустыре, у какого-то двухэтажного тёмного поместья без ограды, парка или сада, приземистого и угрюмого — в --">