Ольга Лебедева - Роковые письма

выйти из лесу на заледенелый берег и спасти ее. Отыскать выход, разрубить гордиев узел, в который Маша угодила сама, только из-за собственной доверчивости и дурацких романтических иллюзий.

Между тем варшавский поезд придет на полустанок после полудня. Оттуда до усадьбы в Залесном — полчаса ходу, даже коли дорогу замело. А нынче погода отменная — солнце, свежесть снеговая, и уже начинает попахивать весною. Березы стоят белоствольные, молочные, а липы и дубы нет-нет да и сверкнут в капризном лучике света зеркальцем оттаявшей льдинки.

Маша покосилась в сторону станции. Там, в версте с небольшим стоял под клубящимися морозными парами дежурный паровоз. В здании станционного вокзальчика, больше похожем на пристань для речных прогулочных пароходов, сидел, склонившись над аппаратом, телеграфист, лопоухий и вечно не выспавшийся. За стенкой пил блюдцами свой неизменный чай начальник станции, добрейший Николай Гаврилыч, а лошади перекладных за окнами прядали ушами под теплыми попонами и раз за разом погружали морды в мешки овса.

Именно там заснеженную землю разрезали стальные струны рельсов — холодных, прямых, неуклонных. Маша даже приоткрыла рот от возбуждения. Вот оно! Есть…

Это был, без сомнения, наилучший способ свести счеты с жизнью. Отдать себя на заклание стальному зверю, исчезнуть в пылающей пасти огненного паровоза, подобного космическому чудовищу, раскаленной кометой пролетающему мимо заснеженного полустанка — что может быть страшнее? И прекраснее?!

Вдобавок, никакого тебе кровавого неприглядства и физиологического непотребства покойницы. Такая громада просто поглотит без остатка, наивно подумала Маша о себе, точно о ком-то постороннем и ей абсолютно безразличном.

— Это потому, что моя душа уже начала путь на Небеса, — решила девушка. — А значит, все решено, и жребий брошен. До полудня я должна быть на станции. Там и встречу свой смертный час.

Сказавши так, она вдруг ощутила, как отпустило, слетело с души напряжение и тоска минувших трех дней. Все отныне было решено, и нужно теперь написать предсмертную записку. Чтобы глупых домыслов впоследствии не строили и никого в ее смерти не винили досужие языки. А их в округе найдется немало, в особенности сестры Кувшинные, две старые девы, сплетницы, болтуньи и вдобавок ко всему порядочные дуры. Все будет скромно и трагично, как и полагается в романе, который у Машеньки, увы, оборвется, будучи толком еще и не написан. Но это судьба и рок, а против них человек бессилен.

Она повернулась и с легким, как ей в те минуты казалось, сердцем отправилась домой. Синицы перелетали по веткам, с любопытством поглядывая на нее и посвистывая с оживлением, радуясь солнечному марту и чувствуя скорое приближение весны. Но Машу эти чувствительности не трогали. Одною ногой — пусть и в валенке не по размеру — она стояла уже в могиле.

2. ДОВЕРЕННАЯ ДУША

А все начиналось тихо и радостно, так что ничто в целом свете не предвещало беды. Соседка из Андреевки, баронесса из разорившегося рода Амалия Казимировна Юрьева, урожденная фон Берг, добрая приятельница Апраксиных и доверенная первых романтических увлечений Машеньки, обратилась к своей «milij sorvanec» с необычной просьбой.

— Ты уже взрослая, Амели, — сообщила она в один прекрасный вечер, степенно прихлебывая кофе с венскими сливками. Накануне баронесса сильно повредила руку, неудачно садясь в седло-«амазонку», так что сейчас ее кисть была туго перебинтована и затянута в узкую и длинную облегающую перчатку из черной лайковой кожи.

— Хотя, быть может, еще и не отдаешь себе в этом отчета.

— Наконец-то, Ма Шер, ты это заметила, — не без тайного удовольствия заметила Маша. Это была их давняя игра: называть друг дружку своими именами, превратив их в забавные прозвища. Маша была Амели, а баронесса — Ма Шер или даже просто и игриво — Машерка.

— А между тем мне уже давно не четырнадцать, как ты, быть может, все еще считаешь.

Ответом ей была ласковая любящая улыбка.

— Что ж, вот, пожалуй, и пришло время тебе это доказать.

— Здорово! — мигом расцвела Маша. И тут же прибавила, сгорая от любопытства. — А как?

— Поначалу ты должна дать мне слово, что сохранишь эту тайну навеки и не выдашь никому в целом свете, — вновь улыбнулась баронесса. Но что-то в ее улыбке сейчас было такое, что заставило Машу нахмуриться.

Баронесса еще никогда не улыбалась ей так: таинственно и --">