Валерий Михайлович Роньшин - Корабль, идущий в Эльдорадо

— Искусство… — хотел было я сказать какую-то очень умную фразу.

— Тс-с-с, — прижала она к моим губам свой пальчик. — Это моя любимая песня.

По радио звучал хрипловатый женский голос, до краев наполненный сладкой горечью. Певица пела на французском языке.

— Хочешь переведу? — спросила Ирина и, не дожидаясь моего согласия, нараспев заговорила: «Если ты покинешь меня, мои ресницы поднимутся из глубины твоего равнодушия, и когда-нибудь, через тысячу лет, ты уколешься о мой последний взгляд…»

— Красиво, — сказал я.

— А ты меня никогда не покинешь? — требовательно заглянула она мне в глаза. — Никогда?

— Почему ты об этом спрашиваешь?

— Так.

— Никогда, — ответил я деревянным голосом.

— Не покидай, — жалобно попросила Ирина. — Я тебя люблю.

Меня прямо в жар бросило от этих слов. Я почувствовал себя подлецом. Еще секунда — и я бы ей все рассказал. Упал бы в ноги. Попросил бы прощения. Но…

Я заставил себя вспомнить всю ту боль, которую причинила мне Ирина. Это сразу помогло. Я успокоился.

И снова был готов исполнить задуманное.

Ее зеленые глаза выжидающе смотрели. Я знал, чего она ждала.

— Я тебя тоже люблю, — сказал я.

Музыкальная программа закончилась. Ирина выключила приемник. Я, стоя у окна, курил. На небе было полно звезд. Когда я повернулся, Ирина уже лежала на диване в такой откровенной позе, что у меня даже дух захватило.

— Иди ко мне, — прошептала она.

Я подошел и лег с ней рядом.

— Только, пожалуйста, осторожнее, — попросила Ирина. — У меня этого еще не было.

Ее пальцы пробежали по моим волосам, ласково их растрепав. Я положил руку на ее грудь. Ирина закрыла глаза, дыхание ее участилось.

— Я вижу огромный изумрудный шар, — сказала она. — Он такой красивый, как будто изнутри наполнен сиянием.

Мы ласкали друг друга, все более возбуждаясь.

— А теперь, — горячо шептали ее губы, — я плыву в океане любви, тепла и света. Плыву к волшебному острову… А-а… — сладко простонала Ирина. Ее бедра ответно задвигались. Близко-близко было запрокинутое лицо с полуоткрытым ртом и плотно закрытыми глазами. Вдруг она вся напряглась, судорожно вдохнула и расслабилась.

…Мы молча лежали рядом, отдыхая. Я глядел в потолок. В свете догорающей свечи можно было разглядеть автопортрет матери, который она умудрилась нарисовать на потолке. Автопортрет почему-то имел три головы. Одна голова была краше другой.

— Боже мой, — произнесла Ирина счастливым голосом, — я, конечно, подозревала, что любовью заниматься приятно. Но никогда не думала, что это будет так здорово. Ты мой любимый. Мне хорошо с тобой. Мы всегда будем вместе. Правда?

— Правда, — сказал я.

Вечером того же дня я уехал в Москву. Когда поезд отходил от перрона, в купе по радио зазвучала та самая французская песня, под которую мы танцевали ночью. Я не знал, как она называется.

Не знал тогда — не знаю и сейчас.

3

Поезд остановился. Мы вышли из вагона. К Баварину тотчас подскочил шустрый молодой человек. Лицо его показалось мне знакомым.

— Здравствуйте, Евгений Петрович, — сунул он Баварину в руки букет пышных роз. — Добро пожаловать, так сказать, на малую родину!

Баварин уставился на него непонимающим взглядом.

— А ты, собственно… — начал было он.

Но шустрый быстро перебил:

— Моя фамилия Журавлев. Руководство местной телекомпании в моем лице радо приветствовать своего знаменитого земляка. Машина сейчас подойдет, номер люкс в отеле забронирован…

«Ах вот это кто, — вспомнил я. — Журавлев!» — Мы с ним когда-то учились в одном классе. И он тоже приударял за Ириной.

— Привет, Журавлев, — сказал я.

Бросив на меня мимолетный, ничего не выражающий взгляд, Журавлев снова обратился к Баварину:

— Наш отель ничем не хуже многих столичных…

— Ничего не понимаю, — пожал плечами Баварин. — Как ты узнал о моем приезде?

— А у нас, Евгений Петрович, на Останкинской телебашне свой персональный домовой живет, — захихикал Журавлев. — Он нам все и сообщил.

— Ах вот откуда ветер дует — Останкино!

— Совершенно верно. Наше телевидение находится, так сказать, под их непосредственным патронажем.

— Ясненько. — Баварин огляделся. — Вокзал новый отгрохали. И кассы новые. — Он поежился. — А холодно все так же, по-старому.

Журавлев с готовностью посмеялся шутке великого человека.

— Пойду подсуечусь насчет --">