Киран Крамер - Мой граф

– Лорда и леди Берд нет дома. Леди Элиза в саду, – информировал его дворецкий прежде, чем Грегори успел спросить. – Она показывает лорду Моргану и леди Пиппе Харрингтон розарий своей матушки. – Словно невидимый покров опустился при упоминании Пиппы. Только не она. – Позвольте взять вашу трость и шляпу?

– Благодарю. – Грегори спрятал свое раздражение из-за того, что его планы оказались нарушены, и отдал трость и шляпу.

Шелковая коробочка прожигала дыру в кармане, но придется отложить этот жизненно важный момент. Избавиться от Дугала будет просто, но вот Пиппа – другое дело. Грегори виделся с ней раз в году в Девоне, на дне рождения ее двоюродного дедушки Берти, своего крестного, и так было с тех пор, как ему исполнилось восемь лет – достаточно, чтобы путешествовать одному и не плакать, – а ей три. Она редко наезжала в Лондон, поэтому он не мог просто отделаться от нее. И оторвать ее от старой подружки Элизы может оказаться нелегко.

Тем не менее он избавится от этих двоих – и они даже не поймут, что их спровадили. Он воспользуется своим безотказным шармом, унаследованным от матери – а не от отца, как все полагают, – дабы убедить их, что они уходят по собственному почину.

– Кратчайший путь – через бильярдную, – сказал дворецкий, указывая направление.

Грегори прошагал по дому и вышел через одно из французских окон на узкую, посыпанную гравием дорожку.

Ему навстречу шла Пиппа со слегка раскрасневшимся лицом. Ей, с ее огненно-рыжими тициановскими волосами, никогда не удавалось войти в комнату незамеченной. На ней всегда была по крайней мере одна необычная деталь туалета. Сегодня это был золотисто-желтый бархатный спенсер с узкими рукавами, которые заканчивались большими манжетами с непомерно крупными изумрудными пуговицами-стразами. Под ним простое муслиновое платье цвета слоновой кости. Шляпы не было и в помине, но это Грегори не удивило.

В этом она походила на его родную мать, которой было совершенно все равно, одобряют ее или нет. Разумеется, теперь Грегори знал, что мамино безразличие было напускным. Ей было не все равно, что думают люди. Совсем не все равно.

«Поклянись, что не выдашь нашу тайну, Грегори. – Мама прижала его голову к своей слабой груди и погладила по волосам. – Это только ранит чувства твоего отца и поставит в трудное положение семью. Но я должна была рассказать тебе, дорогой, иначе я не смогу улететь. Не смогу улететь прямо на небо, как, я знаю, ты хочешь».

«Клянусь, мама. Я никогда никому не скажу».

Счастливчик, помогающий своей маме улететь на небеса. Ему тогда было тринадцать, и с тех пор он живет в своем собственном маленьком аду.

– Грегори? – Пиппа, как обычно, светилась. Она улыбалась той же широкой улыбкой, что и в тот день, когда пришла в дом своего двоюродного деда с пустоши без двух передних зубов, с грязным пятном, красующимся на ноге, и полевой мышью в руках в качестве подарка для Берти. – Ты смотришь сквозь меня, словно я призрак.

– Ты меньше всего на него похожа, – ровно проговорил он.

И это было истинной правдой. Она – самая живая из всех известных ему людей, и потому-то он и относился к ней с подозрением.

Задумываются ли когда-нибудь такие люди, как Пиппа и его мать, что их личные удовольствия делают с другими? Какую цену остальной мир платит за их приключения?

После маминой смерти он перестал играть с Пиппой в их ежегодные детские игры – он всегда звался капитаном, а она была лейтенантом, и их яблочные войны стали легендарными – и отказался обследовать с ней потрясающие дартмурские торфяные болота, утверждая, что предпочитает библиотеку крестного.

Но то было ложью. Он просто не хотел находиться рядом с ней – живой, любознательной, смешливой девочкой с искренней готовностью завоевать мир.

– Что случилось, Грегори? – как-то спросила она его в библиотеке Берти – неожиданно, когда он тихо оглядывал полки. Она стояла в дверях, по-птичьи склонив головку набок.

– Ничего, – ответил он. Ему было шестнадцать, ей – одиннадцать.

Она делала то же самое и в последующие годы, и в последний раз это случилось, когда он только окончил Оксфорд.

– Что с тобой такое? – спросила она за обедом, когда внимание Берти отвлекла мать Пиппы и ее противный второй муж.

– Не твое дело, – буркнул Грегори. Это был первый раз, когда он вообще признался кому-то, что что-то не так. – Не спрашивай больше.