Галина Валентиновна Чередий , Алена Валентиновна Нефедова - Седьмая вода

исполнении своих обязанностей. Получил пулю, спасая заложников от очередных ублюдков, возомнивших, что чужие жизни могут быть разменной монетой или рычагами для достижения их целей. До выхода в отставку папе оставалось два месяца. Мы только перебрались в тот непритязательный домишко в небольшом приморском городе, осуществляя давнюю мечту моей мамы. Жить в собственном белом домике у моря, выращивая во дворе свои любимые розы всевозможных сортов. Наше жилище было более чем скромным, с удобствами на улице, но мой отец и мама были преисполнены радостью и кипучей энергией просто от осознания того, что это, наконец, наше первое собственное жилье. Промотавшись столько лет по казенным квартирам, они воспринимали эти старенькие четыре стены как царские хоромы. Мы были счастливы, как никогда, и были готовы трудиться день и ночь, превращая наши шесть соток и саманный домик в то, о чем мечталось столько лет.

А потом папа улетел на очередное задание, а через неделю на нашем пороге появился Максим Григорьевич, сопровождая скорбный груз. Мой отец часто говорил с уважением и настоящим восхищением о своем непосредственном командире. Они были не просто сослуживцами, но и боевыми друзьями, теми, кто ценой своей жизни способен прикрыть спину товарища.

Для нас тогда настали действительно черные дни. Мне всего двенадцать, а мама была совершенно потеряна и раздавлена гибелью отца. Все дни она проводила, свернувшись клубочком в постели, прижимая к груди не стираную футболку папы, в их спальне с наглухо задернутыми шторами. А ночью она блуждала по дому и двору, трогая раз за разом те вещи, что еще хранили следы папиных прикосновений. Что я чувствовала в тот момент? Я помню это плохо. В основном страх. Я знала, что у мамы слабое сердце, и боялась, что она просто загонит себя, утонув в своем горе, и я останусь одна в целом мире.

Поэтому, когда Максим Григорьевич начал приезжать все чаще, я была этому действительно рада. В старом домике, где все так и норовило развалиться без мужской руки, и с мамой, которая словно отстранилась от всего и просто существовала, как тень, мне было дико одиноко и пусто. В этом городе у меня в школе пока так и не появилось ни друзей, ни даже просто круга общения, и моя жизнь была ограничена посещением занятий и пребыванием в доме, превратившемся в средоточие скорби.

Но постепенно, когда дядя Максим стал практически постоянным гостем, мама заставляла себя при нем брать себя в руки. Она потихоньку возвращалась к жизни, начав что-то делать по дому, готовить. А спустя два месяца, в конце апреля, вернувшись со школы, я застала ее за возней в клумбе.

Вот потому, когда год спустя дядя Максим сделал маме предложение, я не была против и не испытывала надуманных обид по поводу того, что мама и дядя Максим, типа, предают память отца. Папа любил маму очень сильно. Истинно трепетной и заботливой любовью настоящего мужчины, которую я в полной мере осознала только став намного старше, и он ни за что бы не хотел, чтобы мама зачахла в одиночестве, храня память о нем. Для самостоятельной жизни у мамы не было ни силы характера, ни просто природного умения. Она была красивой, нежной, доброй, заботливой, но совершенно неспособной выстоять в поединке с жизнью один на один. Надеюсь, я не такая, хотя, возможно, нужно смотреть на себя честно, и я недалеко ушла. И мои отношения с Кириллом тому подтверждение. Но с другой стороны, не всем же быть несгибаемыми и твердыми в этой жизни, способными выстоять в любых ураганах. Кому-то нужна опора или хотя бы якорь, и я отношусь именно к ним.

За неделю до Нового года мы собрали вещи, и дядя Максим перевез нас в новый удобный коттедж. Несколько дней, пока я обживалась в большой и светлой комнате на втором этаже, мне казалось, что жизнь, в принципе, налаживается. Каждое утро я видела маму, улыбавшуюся мне пока неуверенной, грустной улыбкой, и ела настоящий завтрак, а не ту бурду, что совсем недавно вынуждена была готовить себе сама.

А потом появился он…

Я вздрогнула, услышав звук открывающейся двери на втором этаже. Уж слишком я хорошо его помнила, даже годы спустя. С него начинался каждодневный кошмар в моей новой жизни. Я посмотрела на Максима Григорьевича.

— Арсений здесь? — спросила я, злясь на то, как дрогнул мой голос.

— Да, он приехал еще вчера вечером, когда узнал, что случилось с Мариночкой, и остался со мной. Мы просидели почти до утра, он не хотел, чтобы я в такой момент был --">