Петр Павлович Лебеденко - В излучине Дона

Показываются танки, и сразу начинает гудеть сухая земля.

Впереди шел батальон тридцатьчетверок. Над башней головной машины возвышалась узкоплечая фигура капитана П. Н. Довголюка. Увидев меня, командир батальона быстро козырнул и тут же схватился за край люка. Левая рука его после ранения плохо слушается.

Я отвечаю и жестом спрашиваю, как рука. Капитан кивает, дескать, ничего.

Довголюк появился в бригаде несколько дней назад, но уже успел полюбиться мне. У него солидный для его возраста стаж службы — пятнадцать лет. Он участвовал в двух войнах — у озера Хасан и с белофиннами, имел четырнадцать ранений. К нам прибыл тоже из госпиталя.

Мне нравилась его уравновешенность. Даже будучи разгневанным, он не повышал голоса, говорил спокойно, но вместе с тем уверенно и твердо. Попусту не суетился, подчиненных не дергал…

Когда танки скрываются за поворотом дороги, оттуда появляется юркий броневик. Свернув с наезженной части, он мчится по обочине, оставляя за собой густой шлейф пыли. Через минуту из броневика выскакивает офицер связи, докладывает:

— Товарищ полковник, колонны следуют в установленном порядке, но движение замедлилось. Впереди идет бригада Лебедева, и мы уткнулись ей в хвост. Какие будут указания?

— Не обгонять!

— Есть, не обгонять.

Дверка захлопывается, и броневик окунается в облако пыли.

Несколько минут дорога остается пустой. Посматривая на часы, я жду Т-70 — семидесяток.

Между тем совсем развиднело. Раздвинулся и углубился горизонт, стали видны крыши дальних строений, разбросанные тут и там рощицы. Кое-где к небу уже потянулись сизые столбики дыма.

Жизнь идет своим чередом. Все вокруг дышит таким миром и покоем, что мне невольно кажется, будто вовсе нет никакой войны. Спит Маслаков, уткнувшись лицом в скрещенные руки, в дреме то и дело клюет носом шофер за рулем. Медленно плывут по белесому, опаленному июльской жарой небу редкие размазанные облачка.

Где-то и кто-то поднимает сейчас в атаку тысячи фигурок в защитного цвета, пропитанной потом форме, остервенело заливаются пулеметы, бухают пушки, стонет от разрывов земля, а здесь — тишина, дымки над крышами. Даже танки, которые прошли, и те, которых я жду, как бы вне войны.

Наконец появляется батальон И. Ф. Грабовецкого. Словно утки переваливаясь на неровностях дороги, семидесятки спешат за своими более мощными собратьями — тридцатьчетверками.

Из башенного люка первой машины высунулся Грабовецкий. На этот раз он в головном уборе. Заметив меня, приподнимает шлем. Мне понятен его намек, и я шутливо грожу ему пальцем. Грабовецкий улыбается.

Танки скрываются, а над дорогой долго стоит поднятая ими желтовато-серая пелена.

Пока все идет хорошо. Отставших нет.

Через полчаса езды справа от дороги на небольшом холмике замечаю легковушку. У открытой дверцы стоит человек и смотрит в нашу сторону. «Командир корпуса», — догадываюсь я и сворачиваю к нему.

Не успеваю выскочить из машины, как слышу его сердитый голос:

— Голова колонны миновала этот пункт на семь минут позже срока. Почему?

Родин смотрит на циферблат часов. Лицо невыспавшееся, усталое, брови сдвинуты на переносице.

— Бригада Лебедева задерживает, — отвечаю. — Мы у нее на хвосте.

Чуть скосив на меня глаза, командир корпуса прикусывает нижнюю губу. Чем он недоволен? Не эти же семь минут его расстроили, ведь он не из тех педантов, которым буква устава дороже духа.

Георгия Семеновича я знаю давно. Мы с ним старые товарищи. Еще до войны я принимал от Родина полк, с которым он прошел всю финскую кампанию. Хорошо запомнилась та встреча. Узнав, что я прибыл в полк с должности начальника факультета военной академии, Георгий Семенович с удивлением посмотрел мне в глаза:

— Неужели сам согласился?

— Сам.

— А не того, не крутишь? Все же столица, должность солидная, на виду у начальства, ну и, стало быть, все вытекающее отсюда.

Я объяснил, что в строевых частях не был уже несколько лет и отвык от их атмосферы. А международная обстановка складывается так, что нужно быть всегда готовым практически управлять подразделениями в сложных боевых условиях.

— Считаю, что на моем месте любой командир поступил бы так же, — сказал я в заключение.

— Возможно, возможно, — задумчиво ответил Родин.