Эдвард Сноуден - Эдвард Сноуден. Личное дело

протяжении веков состоят из мужчин и женщин, которые всю свою жизнь отдали служению стране и ее гражданам. Я лично давал присягу, но не Агентству по национальной безопасности и даже не государству – но обществу, в поддержку и защиту Конституции, гарантии свобод которой столь грубо нарушаются. И вот оказывается, что я – часть этого злоупотребления! Мало того, я даже не часть, а соучастник! Весь мой труд, все эти годы… На кого я в действительности работал? Как мог я соблюсти равновесие между подписанным мной обязательством неразглашения при приеме на работу – и клятвой моей стране с ее основополагающими принципами? Кому или чему прежде всего я должен хранить верность? В какой конкретный момент я был морально обязан нарушить закон?

Размышления обо всех этих принципах привели меня к ответам. Я понял, что, если бы я открыто выступил перед журналистами и раскрыл масштаб злоупотреблений моей страны, это не было бы призывом к разрушению государства и даже разведывательного сообщества. Это было бы ответом на попрание нашим государством и разведсообществом ими же провозглашаемых идеалов.

Свобода страны измеряется только тем, насколько она уважает права своих граждан. Сейчас я убежден в том, что сами эти права, по сути, являются ограничением государственной власти, четко определяя грань, где и когда государство не должно нарушать пространство личных или индивидуальных свобод, которые американская революция называла «правами личности» – и которые позднее, во время революции в Интернете, стали именоваться «неприкосновенностью частной жизни».

Шесть лет назад я выступил с этим заявлением, поскольку заметил гораздо меньшее рвение так называемых «передовых» государств по всему миру по защите «неприкосновенности частной жизни» – которая, как я считаю и как считает Организация Объединенных Наций, является одним из фундаментальных прав человека. На протяжении этих лет, по мере того как демократические режимы перерождаются в авторитарный популизм, этот процесс только усугубляется. Нигде он не был столь явным, как в вопросе отношения государственных органов к прессе. Выборные должностные лица часто пытаются делегитимизировать журналистику путем полномасштабного наступления на принципы правды. Правдивая информация намеренно смешивается с фейками посредством технологий, которые способны раздувать это смешение в беспрецедентную всемирную путаницу.

Я знаком с этим процессом достаточно близко, поскольку создание путаницы всегда было самым темным искусством разведсообщества. Те же самые агентства, которые только на протяжении моей карьеры манипулировали разведывательной информацией, чтобы сфабриковать повод к войне, которые пользовались незаконными политическими методами и теневым судопроизводством, разрешая похищение людей под видом «экстрадиции», пытку как «допрос с пристрастием» и массовую слежку как «масштабный сбор информации», – не моргнув глазом, презрительно назвали меня китайским двойным агентом и российским тройным агентом. Или, что еще хуже – «миллениалом».

Оговорить меня можно было легко и свободно в основном потому, что я отказался защищаться. С момента моего выступления и по сей день я был полон решимости никогда не открывать никаких деталей моей личной жизни, которые могли бы в дальнейшем причинить вред моей семье и друзьям, которые, признаться, и так серьезно пострадали из-за моих принципов.

Именно из-за опасения увеличить мои страдания я сомневался, стоит ли мне писать эту книгу. По правде, куда легче выступить с обличением противоправных действий правительства, нежели представить отчет о собственной жизни. Злоупотребления, свидетелем которых я стал, требовали действий с моей стороны. Но никто и никогда в истории не писал мемуары лишь потому, что он не в состоянии сопротивляться диктату собственной совести. Именно поэтому я попросил разрешения на публикацию у каждого члена семьи, у друзей и коллег, тем или иным образом упоминаемых на этих страницах.

Поскольку я решительно против того, чтобы считать себя единственным арбитром чужой «частной неприкосновенности», я никогда не считал, что могу собственнолично выбирать, какой из секретов страны следует обнародовать, а какой нет. Вот почему я открыл государственные документы только журналистам. Количество секретных бумаг, которые я показал широкой публике, фактически равно нулю.

Я, как и те --">