Алексей Павлович Будберг - Дневник белогвардейца

тыловых округах было поставлено очень скверно; их считали пасынками, обижали личным составом и снабжением; их замаривали караульной службой и не давали заниматься; едва они начинали делаться чем то похожим на части, их посылали на разные усмирения, а при первой возможности вытаскивали на фронт.

Здесь тоже не было планомерности, системы, способности учесть всю важность этих формирований и поставить их в такие условия, чтобы они могли стать войсками и настоящим усилением фронта.

Таковы итоги шестимесячного пребывания в Омске, тяжелых переживаний, печальных выводов и мрачных заключений. Считался в Омске и уехал из Омска с званием брюзги и пессимиста. В этом отношении характерно письмо моего coслуживца полученное мной в день отъезда из Томска; он сообщает, что, узнав о моем отъезде, Адмирал выразил сожаление о потере хорошего работника, но добавил: "но у него был несносный характер и он вечно со всеми ссорился". Бедный полярный исследователь так и не разобрал, что если я и ссорился, то не ради себя, а ради того же самого дела, о котором так горел сам он.

В Совете Министров рядом с искренними сожалениями о моем уходе, высказывалось и облегчение; один из моих соседей по столу заседаний сказал: "ну что это за военный министр; сидит и критикует; молчит, молчит, а потом все разругает и наговорит кучу неприятностей".

Я польщен этим отзывом; по внешности он верен; жаль только, что говоривший не сумел разобраться в том, что подвигало меня на эту критику, и до сих пор не расчухал, насколько она была справедлива и как следовало бы к ней прислушиваться.

Но на звание присяжного пессимиста я несогласен; я не пессимист, я только привык разглядывать жизнь, анализировать события и делать выводы; началось это еще в училище, развилось на почве увлечения высшей математикой, укрепилось жизнью и двадцатью годами ведения дневника, ежедневного подсчета виденного, слышанного и выведенного. Я не могу скользить по жизни, слишком уже въелась привычка все положить под аналитический микроскоп.

Сейчас, переживая опять последние месяцы моей жизни, когда перед моей больной памятью проносятся Омские события и воспоминания, искренно жалею, что доктор Е. отстоял меня от перехода в потусторонний мир. Я всегда боялся "доживания" жизни, с потерей веры в будущее, и эта опасность теперь на меня надвинулась во всем ее ужасе.

До Омска у меня украли все прошлое; Омский период украл у меня будущее, разбил последние иллюзии, лишил всяких надежд, что я доживу до восстановления России - России, а не своих потерянных прав, которые я похоронил безвозвратно и воспоминание о которых меня даже не тревожит.

До Омска я надеялся на осуществление заветной мечты увидеть опять Россию сильной и здоровой, в новых и разумных формах управления честными и идейными людьми, подвижнически трудящимися на благо своей страны и своего народа.

Надежда эта была сильно потрепана тем, что я видел в Харбине и во Владивостоке, но все же еще теплилась; я продолжал варить и надеяться, что все пережитое и переживаемое нас наконец встряхнет, вышибет много старой дряни и заставит думать иначе и лучше и поступать иначе и лучше. Омск эту надежду доконал, вытравил последние ее остатки каленым железом всего пережитого и испытанного, едкой кислотой проклятых, но неопровержимых выводов беспощадной действительности, сотнями молотов разбившей последние иллюзии и затмившей мрачными, кровавыми тучами последние кусочки голубого неба надежды.

Теплилась надежда на Деникина, но и там все как-то замерло - грозное и мрачное предзнаменование того, что было с нами у Волги.

Боюсь одного: что проклятое Омское болото засосет для своей защиты последние остатки наших армий, в спасении которых последняя надежда на новое возрождение сибирской борьбы за белую идею, уже в новом 1920 году.

1919 год будет проклятым для России годом, более проклятым, чем два его предшественника, ибо он видел, как невероятные ошибки власти и отчаянно скверное управление фронтом свели на нет всю борьбу за спасение России от красного ужаса.

Великие подвиги страстотерпцев и мучеников, героев-борцов за родину усеявших своими костями поля Сибири и обильно заливших их своей кровью, погибли под напором грязи и гноя, порожденных теми из их недостойных преемников, которые дерзкими и грязными руками схватили заветные белые эмблемы и прикрыли ими все свое ничтожество и свои вожделения. --">