Виктор Борисович Шкловский - Эйзенштейн

рядом с ней, она покрыла его ухо подушкой, мальчик будет спать до утра.

Рано утром он услышал гром брошенных на пол дров.

Жизнь продолжается.

Надо вставать. Дом спит как будто по-обычному. Дворник поднялся по черной лестнице, вошел на кухню, горбясь под крутой вязанкой дров, немного присел, отпустил веревку, и дрова посыпались на пол. Сережа и в полусне принимает звук, подтверждающий обычный ход вещей.

Надо идти в реальное училище. Сережа тихо идет к себе в детскую. Новая форма: черные брюки, черная курточка с яркими медными пуговками, лакированный пояс с желтой пряжкой, на которой буквы «РРУ», аккуратно лежат на стуле, еще пахнут магазином.

Гувернантка Мария спит, кухарка, и горничная, и курьер тоже спят, притворяясь, что они ничего не слышали ночью.

Столовая оклеена коричневыми обоями и обставлена большими коричневыми буфетами с приклеенной к дверкам дубовой резьбой. Резьба изображала фрукты в вазах и дичь, повешенную за ноги. Все из дуба, все как будто на век.

Буфеты высокие, они как будто хотят вырасти в дома.

На мраморных столиках два никелированных самовара стерегут буфеты.

В середине комнаты большой овальный стол. На нем с утра чистая скатерть с ярко выделанными при глажке складками полотна. Под скатертью постелено солдатское сукно, чтобы, ставя тарелки на стол, не стучали. Лакея у Эйзенштейна не было; ему, как крупному чиновнику, полагается курьер, и он его повернул, как тогда говорили, на лакея, вроде денщика.

С потолка свешивается тяжелая керосиновая лампа на цепях.

На цепях висит и противовес в форме огромного яйца, в него насыпана дробь.

Лампу можно опускать ниже или подымать выше, но в лампе уже горит электрический свет. Электричество еще в новинку, ему с трудом не удивляются.

За большим столом на высоком стуле, с высокой резной спинкой и жестким кожаным сиденьем сидит маленький мальчик.

Перед ним стакан чаю с серебряной ложечкой, от чая идет пар; на отдельной тарелочке лежит булочка, на маленькой тарелочке кусочек очень хорошего сливочного масла, еще на отдельной тарелочке немного сыру, а на тарелке побольше две толстые горячие сосиски с желтоватым картофельным пюре.

Все это обыкновенно, как долгая жизнь, хотя реалисту всего девять лет. Люди встали до него и все приготовили, а сами спрятались.

Стоят вечные шкафы, и на столе стоит завтрак, обычный как Рига.

Все накрыто не на вещах, взятых из сервиза.

Сервиз стоит на нижних полках буфета: он завода Кузнецова – это мамино приданое, она привезла его из города Санкт-Петербурга. Его целиком вынимают и ставят на столы раза четыре в год.

На верхних полках отдельно стоит блестящий хрусталь – белый и отдельно зеленый с белыми ножками. Хрусталя много, есть и хрусталь с серебром.

На кухне на полках в полном порядке стоит строй красновато-золотой меди. Ее чистили вчера кислым хлебом, этот запах еще чуть-чуть слышен в столовой.

Была такая страшная ночь, и мама хотела броситься с лестницы в пролет, но мир стоит огромный и неподвижный, как Домский собор.

Пробило восемь часов. Ранец набит книгами, стоит в передней. Идти недалеко.

Сейчас Сережа наденет пальто с медными пуговицами и ярко-желтыми петлицами.

Пальто длинное: даже в богатом доме пальто покупают на рост.

Надо выходить на холодную улицу. Уже погасли фонари.

Очень скучно. Сережа начинает вспоминать все приятное, пока надевает пальто. Продолжает вспоминать, идя по лестнице; на ней ковер и полотняная дорожка притянуты медными прутьями. Вспоминать можно будет еще на улице; в школе надо слушать.

Воспоминания Сережи

Он прожил почти десять лет, много видел. Недавно его возили в Париж, потому что в Риге и вокруг Риги была революция: бунтовали рабочие и крестьяне латыши, они надеялись на помощь Петербурга и Москвы. Стреляли. Стреляли по всей России.

Об этом в доме шептали, об этом писала из Петербурга бабушка. Словом, папе и маме стало интереснее поехать в Париж.

Хорошо было в Париже. Там на улицах тепло, и мама там не ссорилась с папой: времени не было; ходили порознь, каждый смотрел и покупал по-своему.

В Париже мальчик в Люксембургском саду видел играющих в серсо девочек. Они бегали с палками. У палок были рукоятки, как у шпаг, изображенных на рисунках в книге о трех мушкетерах. Девочки ловили палками легкие кольца серсо и потом бросали далеко. Девочки очень чистенькие. На руках у них были коричневые нарукавники, потому что вещи в Париже, так же как и в --">