Марк Семенович Мудрик - Перебитая тропа. О поэте Евгении Забелине

Уже выбор центрального образа — горькой травы, полыни, придавленной «панельной пятой» города, — определяет тональность стихотворения. Тревожным колокольным звоном гаснет в июльском небе рефрен: «Полынь, полынь…» Она является то в облике «молчальницы просторов неизжитых», то оборачивается «покойницей на меркнущем погосте», чтобы в конце концов «согбенной вдовицей» проститься с поэтом.

И в те же дни подхватила, закружила всех огненная забелинская «Карусель».

В вихре песен, топота и свиста,

     Разжигая радугу в крови,

  Полетели пальцы гармониста,

  Засвистели, словно соловьи.

Бухлый бубен бьется от припадка,

     Бурной брагой сбрызгивая хмель,

  Снова волос обдувает сладко

  Сарафанным ветром карусель.

Вот в степном, приученном разгоне,

   Разблестевшись гривой впереди,

   Понеслись разлетистые кони,

   А за ними — синие ладьи.

Нужно замусляканным и пьяным

   В сердце смыть наруганную грязь…

   Заструилась золотом румяным

     Круговая наша коновязь.

Эй-да! Эй-й! Бери сарынь на кичку!

   Жги и бей! Спускай ладьи на дно!

Мы летим под бабью перекличку

        Деревянной конницей Махно.

        Полыхает розовое пламя,

        Рыжий ветер гонится за мной…

     Стелет бубен под ноги коврами

     Солнечную удаль плясовой.

Пальцы льются, пальцы рвутся чаще,

   Крутоверть закруживает вскачь…

Чем потушишь заревом горящий,

Чем зальешь сгорающий кумач? ^[16]

Оглушительная, отчаянная, неудержима «разлетистая» эта «конница», и кажется, нет конца ее быстрой дороге. Если бы не погасло эхом вдали бесшабашное: «Эй-да! Эй-й! Бери сарынь на кичку!» Будто хотел загуляться, забыться — да не смог. Замерла птица-тройка. Обернулась каруселью.

«Полынь» сквозь горечь прорывалась к «Карусели». А на «Карусель» набежала тень от «Полыни». Такая крутоверть…

С того времени стихи Евгения Забелина прочно обосновались на страницах «Рабочего пути». Выделяются публикации 1927 года: «Два сонета», «В пути», «Раскопки», «В тайге», «Морозная заря»… Поэт ведет читателей охотничьими тропами в тайгу, вслед за Карским караваном устремляется на сибирский Север, бродит уснувшими степями — и природа оживает под его пером. «Лесной, медвежьей сединой / Дымится иней над берлогой»… «Оленьей мягкой шкурой» ложится под ноги земля… Всё — красота, всё — покой в беззаботном царстве лесов и степей. …Пока не услышишь, как «белоусый заяц» захлебнулся «от визгливой боли и тоски», пока не подступит к горлу комом: «В последний раз своих волчат / Вчера баюкала волчиха», — и предощущение человека, его вторжения, его силы, тревогой ворвется в стихотворение.

Один — охотничьей рукой

Курков оскаленных не трогай…

Лесной, медвежьей сединой

Дымится иней над берлогой…

Пусть у зимующей сосны

Смолистой силой крепнет хвоя

И бьется сердце тишины

Среди великого покоя.

Уходит вечер на ночлег…

Гляди — по вечному безлюдью

Ложится первоцветный снег,

Склоняясь лебединой грудью.

Мы в дар для сумрачной тайги

Приносим горсть тяжелой дроби…

Костерный пепел разожги,

Лукавый след ведет к трущобе.

Его распутай до конца…

Тайга обветренному сыну

Взамен горячего свинца

Отдаст заветную пушнину.

И звездной изморозью в ней

Опять осыплется, мерцая,

Ухвостье нежных соболей

На мех густого горностая.

Живьем не выпустит капкан…

Скрываясь в выщербленной яме,

Он шерсть, усталую от ран,

Прокусит дикими клыками.

Ты затаился, ты застыл…

Чью кровь в неистовом разгуле

Из молодых звериных жил

Пригубят меченые пули?

Здесь после выстрела звенят

Осины, вздрагивая тихо…

В последний раз своих волчат

Вчера баюкала волчиха^[17].

Стихи, появлявшиеся в газете, мало походили на опыты начинающего. Скорее они завершали определенный период в творчестве молодого омича, охватывавший послереволюционные годы — время осмысления событий, потрясших страну. И потрясших Леонида Савкина, превративших его в Евгения Забелина. В литературу пришел поэт вполне сформировавшийся — со своими темами, своей манерой письма, свойственной одному --">