Сергей Николаевич Есин - Смерть титана. В.И. Ленин

знакомыми мне слабостями. Имя каждого для меня — это целый мир историй, противоречий, скандалов, предательств, интриг, удач, разочарований, гениальных мыслей, мыслей обычных и пр. и пр. Их можно и перечислить: Сталин, Бухарин, Каменев, Зиновьев, Троцкий. Не было и дня за последнее время, чтобы я не думал о них, не разговаривал, не вел с ними мысленно изнурительных диалогов. Это люди, которым принадлежит самая большая власть в огромной разворошенной стране. Пока я болен, я в их руках, их заложник, но и каждый из них, пока я жив, пока работает мозг и пальцы чертят буквы, а губы и язык артикулируют звуки речи, — в моих руках. Сейчас, образно выражаясь, они стоят возле постели больного и вглядываются в его лицо. Между прочим, в мое лицо. Вглядываются и пытаются понять, чего же я еще не сказал, что, разбитый болезнью, могу предпринять, что думаю о каждом из них, на чью сторону встану.

Мемуары — не моя стихия. У меня не было времени, чтобы описывать собственную жизнь и тратить часы и дни, воруя их у настоящего. Мне всегда было интереснее жить и, как говорится, прости меня, Господи, бороться, нежели разбираться в улетевшем прошлом. Но мемуары — это комментарий к собственной жизни. Это последний шанс разобраться с мотивами поступков и хоть как-то защитить себя перед будущим, мемуары — это часто голос из могилы против самолюбивых свидетельств «очевидцев» и умильной лжи близких, против «чего изволите» продажных писак и самой большой лжи, идущей от восторженных энтузиастов. Политические тексты — это всего лишь политические тексты. В них — диктуемый политикой обман, как необходимый хмель в пиве. Мемуары, наверное, тоже обман, то есть только та правда, какой она видится одному человеку. Но для политического деятеля ошибка — не написать своих мемуаров. Человеческих дополнений к своим действиям, решениям, времени и поступкам. Здесь глубинные, часто известные только одному мотивы. Здесь оправдания, если только политик, который всегда виноват перед историей, нуждается в оправдании. Жизнь почти прошла, а итоговый человеческий документ не написан. И это — ошибка. С особой рельефностью это выявила болезнь, внезапное недомогание, которое обрушилось на крепкий, закаленный размеренной и здоровой юностью организм. Но ошибка совершена. Удастся ли ее исправить? Вряд ли. (Мужчины рода Ульяновых не отличались долгожительством, а положение больного Владимира Ульянова достаточно непростое. Но надежда всегда есть. Категория «чудо» — вполне, видимо, научная и марксистская дефиниция. Произошла же Февральская революция 1917 года тогда, когда ни главный теоретик партии большевиков, ни рядовые члены и вожди, да и попросту никто ее не ждал.) Но ошибку эту надо исправлять непосредственно сейчас, начиная с этой минуты.

Да, есть неотложные дела, есть статьи, которые нужно как можно быстрее написать, потому что страна живет, переваривая разруху, потому что последняя правота — нэп, измеряемая и подтверждаемая практикой, еще не доказана, а заболевший Ульянов-Ленин не только верит в силу и глубину классового инстинкта, но и в действенность слова. Он сейчас не собирается писать мемуары или диктовать воспоминания — на это недостанет сил. Силы надо распределить и сосредоточиться на борьбе с недугом. Он сделает заготовки, продумает план, он напишет их в собственном сознании. Главу за главой. Фразу за фразой. Мысль за мыслью. Кое-что он отдиктует и сейчас, надеясь на дальнейшую собственную правку и на помощь Надежды Константиновны: она-то знает, что надо добавить, где развить, куда и какую вставить цитату. У него самого есть опытные секретари, которые привыкли к его слогу, его мыслям и его диктовке. Лишь бы чаще наступали периоды просветления. Он попробует написать предельно искренне, хотя искренность и простота — не его оружие, надо только напрячься и все вспомнить. Отец, мамочка, Волга, детство…

Глава первая

Родители.

Тонкий вопрос самоидентификации.

Гибель старшего брата. Выбор и начало пути.

Истоки мировоззрения

Время удивительно раскрашивает события. Уже мне самому, чтобы вспомнить лица отца, мамы, казненного в двадцать лет Саши, требуются определенные усилия, а что же сказать о летописцах? Для них это будут родители и старший брат, «погибший от руки самодержавия». В своих оплачиваемых редакциями и издателями реляциях они ведь будут пользоваться моим, не самым привлекательным, стилем, --">