Сергей Алексеевич Марков - Михаил Ульянов

шуганули!

— Как?

— Как чёрт от ладана шарахнулись.

— Это ты ладан, а я чёрт? — скривил он в усмешке губы.

— Помню, там кто-то сказал: недолюбливает он вас, журналюг.

— Да нет, когда просят, интервью даю. Отказывать — наотрез — не умею. Всегда во мне, к сожалению, жила какая-то солдатская дисциплина: пригласили — пришёл, предложили — согласился, приказали — сделал…

— Часто приказывали?

— Бывало. А журналисты, критики… Мне всегда жалко, да нет, просто с уважением относился к людям другой профессии, заработок, хлеб которых в той или иной степени зависел от меня. Старался не подводить. Знаю актёров, которые действительно не жаловали журналистов. Но это или странно, как, например, у Юлии Борисовой, которая всю жизнь не даёт интервью, такие у неё правила, устои, убеждения. Или — глупо, всё-таки актёр — профессия публичная. Хочешь взглянуть на наши с Аллой Петровной апартаменты? — перевёл он тему.

Их поселили в лучшей на теплоходе каюте — так называемом капитанском люксе (по распоряжению капитана корабля, согласованному с министром). Люкс был двухкомнатным, не с иллюминаторами, как остальные каюты на нижних палубах, а с огромными окнами, зеркалами, коврами, люстрами, хрустальными бокалами и т. д. и т. п.

— Поневоле возникает ассоциация… — сказал я, слегка придавленный роскошью, которую прежде видел только в кино. — С «Титаником».

— Типун тебе на язык, — бросила через плечо тёща, раскладывающая вещи, склянки, тюбики по полочкам…

* * *

Вышли из Мраморного моря через пролив Дарданеллы и оказались в Эгейском море. Было уже темно. По правому борту остался остров Лемнос, место свадьбы Диониса с Ариадной, по левому — Лесбос, прославленный в веках фиалкокудрой Сапфо. Это была уже Эллада.

Поздно вечером, отметив с Еленой в нашей каюте отплытие и День взятия Бастилии (она как-никак училась во французской спецшколе, а «Столичную» я предусмотрительно захватил из Москвы), мы спустились в «Орион» потанцевать. Там было накурено, оглушительно, упоительно. Веселилась за бутылкой вина компания французов человек из семи. Вслушавшись, Лена поняла, что они отмечают свой национальный праздник. И нам было весело, хоть мы и не заказывали ничего в этом ночном валютном баре. Около двенадцати заглянул на минутку Михаил Александрович — в приталенном пиджаке в крупную чёрно-белую клетку, с позолоченными пуговицами.

— Пиджак, пап, офигенный! — оценила Лена, успев сунуть мне между пальцев свою зажжённую сигарету. — А почему раньше я его не видела?

— Нравится? — довольно улыбался Ульянов, напружинивая плечи, обтянутые материей с отливом. — Сюрприз.

— На тебя так смотрят… как в Москве. А ведь здесь, кроме нас и команды, никого, кажется, нет из наших, советских. Неужели они все тебя знают?!

— Ни одна собака меня тут не знает. Просто пиджачок нравится. Вы, ребята, тут долго не засиживайтесь.

— Я уже не маленькая, пап! — фыркнула жена. И пояснила, когда отец ушёл: — Он привык к тому, что, где бы и с кем бы я ни была, ровно в десять — как штык. Пока я не приду, не ляжет спать.

Для неё Ульянов всегда был больше, чем отец. Она всю свою жизнь «делала и мерила по Ульянову», под Ульяновым себя «чистила», как поэт Маяковский под другим Ульяновым — Лениным.

— А с какого возраста ты его помнишь? — заинтересовался я.

— С маленького… В чём это выражалось, я точно не помню, но почему-то я всегда была уверена, что отец меня обожает. Я же тебе говорила, отец всегда всё прощал и всегда был на моей стороне. Смутные какие-то воспоминания… Он тогда очень много снимался, был в этих длительных, бесконечных командировках, и у меня осталось ощущение, что мы всё время его ждали: когда вернётся папа? Мы ездили с мамой отдыхать на Чёрное море, подолгу там жили, у артистов ведь отпуск длинный, два месяца, а то и больше, и я ждала, ждала… Когда же, наконец, он приезжал, было что-то фантастическое, сказочное!..

— А каким он был на отдыхе?

— Таким же, как здесь. Хорошо помню, как мы всей семьёй отдыхали в Крыму в Нижней Ореанде, в санатории ЦК КПСС, через забор от дачи Брежнева. Санаторий был наикрутейший в Советском Союзе, совсем закрытый. А папа тогда стал членом Ревизионной комиссии ЦК партии и ему выделяли туда путёвки. И там была устоявшаяся партийная манера поведения, совсем непонятная для меня, подростка.

— Все похлопывали друг друга по плечу и называли --">