Ирина Феона - Кудесник кукольного театра

прервав рассказ, пошел встречать запоздалого гостя. Через несколько долгих минут в столовую вошел Евгений Сергеевич Деммени. Видно, приехал с концерта. На лице оставались чуть заметные следы грима. Как я узнала позже, Юрий Михайлович был в дружеских отношениях с Евгением Сергеевичем еще с 1918 года, когда оба они работали в Петроградском коммунальном театре.

Во время ужина Деммени неожиданно поднялся и, обращаясь ко всем сидящим за столом, сказал:

— Мне пора…

— Что значит пора? — перебил его Юрьев. — Мы вас никуда не отпустим. Вы должны показать «Чаплина».

— Вот об этом я и хотел сказать. Мне пора показать «Чаплина».

Откуда ни возьмись появился патефон, и полились прекрасные, трогательные мелодии из фильмов Чарли Чаплина. Над импровизированной ширмой показалась кукла — дружеский шарж на знаменитого актера. Кукла зашагала. Мы увидели семенящую походку Чаплина, вывернутые наружу носками ступни ног, свободно вертящуюся тросточку. «Чаплин» забавно стряхивал с себя пыль концом тросточки, и вдруг в руках у него появилась полуметровая лента. Он играл с нею, то подымая ее вверх и описывая круги, то змеевидно опуская. Неожиданно «Чаплин» уронил свой знаменитый котелок за ширму. Я вскочила, чтобы поднять его, но котелок «сам» устремился вверх и водворился на голову «Чаплина». Кукла смотрела на зрителя грустными глазами.

Существует поговорка: «Точность — вежливость королей». А я перефразировала бы ее так: «Точность — вежливость Деммени». Об этом его качестве я узнала, когда написала пьесу-сказку и принесла ее к нему в театр. Впрочем, об этом надо рассказать по порядку.

Я позвонила Евгению Сергеевичу. Он был очень любезен. Мы поговорили, вспомнили уже умершего в ту пору отца, вспомнили общих наших знакомых — актеров. Затем он неожиданно спросил:

— Чем обязан вашему звонку?

— Я написала кукольную пьесу. Хотелось бы узнать ваше мнение о ней.

— Что ж, прекрасно. Приносите в театр завтра. В три вы свободны?

— Да.

На следующий день я была в театре, но не в три, как просил Деммени, а в десять минут четвертого (из-за «точности» городского транспорта). Постучала в кабинет Евгения Сергеевича.

— Входите, — ответил мне незнакомый голос.

Вошла В кабинете сидел помреж.

— Вы Феона? — спросил он.

— Да. Я принесла Евгению Сергеевичу пьесу. Он назначил мне встречу в три часа.

— А сейчас десять минут четвертого, — посмотрев на часы, заметил помреж. — Он вас ждал, ждал… Очень не любит, когда опаздывают.

— Но я опоздала всего на десять минут.

— Этого вполне достаточно, чтобы наш главный режиссер успел рассердиться.

— Рассердиться?! — я совсем растерялась.

— Ничего, отойдет. Вы ему позвоните, а пьесу оставьте.

Вернувшись домой, я позвонила Евгению Сергеевичу. Он был не очень приветлив, немногословен. Я бессвязно оправдывалась, пытаясь объяснить причину своего опоздания. Деммени на это никак не реагировал.

— Завтра в семь вечера я позвоню вам, — сказал он. — До свидания.

На следующий день, ровно в семь, одновременно с глухим боем наших старинных напольных часов, раздался телефонный звонок. Я взяла трубку. Звонил Евгений Сергеевич.

— Что ж я могу сказать?.. Думается, что пьеса театр устроит… При одном условии. Надо заново переписать все третье действие, и быстро.

— Да, да, понятно! Я пишу быстро.

— Быстро это еще не все, к сожалению. Приходите завтра в три. В три, вы слышите? — Он сделал ударение на слове три.

— Я все слышу и все поняла, Евгений Сергеевич.

— У меня есть некоторые соображения по поводу третьего действия. Обсудим, подумаем.

На следующий день, уже в половине третьего, я была в театре, а ровно в три постучала в дверь его кабинета. Он был один и листал мою пьесу.

Беседа наша длилась довольно долго. Его предложения были чрезвычайно интересными. Он так детально разработал третий акт, что мне оставалось лишь написать его по готовой канве.

— Ну что, все ясно?

— Еще бы! Я никогда не могла бы такое придумать. Мне кажется, третье действие будет самым смешным. — И, помолчав немного, добавила: — Отныне, Евгений Сергеевич, считаю вас своим соавтором.

— Что вы хотите этим сказать? — глаза его мгновенно сузились и стали колючими.

— Ну… вы проделали огромную работу… Мой долг…

— В чем ваш долг? Я не для вас проделал, как вы говорите, огромную работу, а для театра, которому служу, и если я когда-нибудь еще --">