Людмила Васильевна Пожедаева - Война, блокада, я и другие…

мною, гнался голод,

И смерть держала нас на поводке.

Как одиноко в ледяной постели

Пережидала я тягучесть дня,

А метроном все щелкал в изголовьи,

За каплей капля, голову долбя.

Или вещал эфир в голодный разум,

Как в чью-то честь был дан обед в Кремле…

И рыбий жир, кусочек Хлеба с солью

Мерещились на праздничном столе.

Что знала я о праздничных обедах?

Мой праздник — Хлеб да кружка кипятка,

Огонь в буржуйке да еще пластинка

На старом патефоне… иногда…

О чем еще? Как суп собачий ела?..

Тот, что из жалости соседка принесла?

Или о том, как карточки украла

Родная тетка, бросивши меня?

Еще о чем? Как крыса Хлеб мой съела,

Припрятанный в кастрюльке на обед?

Да мало ли, да мало ли их было,

Больших и малых тех недетских бед…

Да разве мне одной они достались…

Да разве я одна хотела есть…

Но где-то рядом сытно жили люди,

Поправшие гражданский стыд и честь.

Но что им был мой детский плач голодный…

Мой серой кожею обтянутый скелет…

И тысячи от голода умерших…

Зато в Кремле был праздничный обед…

Зато за стенкою или в соседнем доме

Жил припеваючи, не зная наших бед,

Какой-нибудь торгаш или начальник…

И у него был праздничный обед.

Они своим куском не поделились…

Нет! Не своим! МОИМ! ТВОИМ! ЕГО!

И сытые прошли по многим трупам.

Как мародеры или воронье…

Они нас предали, отдав на поруганье

И Ленинград, и жителей его —

Блокаде, смерти, страху и морозу…

Проклятье им! И вечное клеймо.

Я не прощаю им и им подобным

Воинственно скупую сытость их.

Как и враги, они нас убивали,

С голодными куска не разделив.

Да что им наше горькое прощенье…

Им, сытым, не понять голодных нас…

Но вспомнит ли когда-нибудь Отчизна

Детей блокады… их предсмертный час?

Мы вырастим, состаримся, кто выжил,

И пронесем с собою память лет —

Холодных, страшных, горьких и голодных,

Больших и малых тех блокадных бед…

Нет оправданья нашим дням блокадным,

Нет оправданья всем, кто ел за нас…

Пресыщенности сытой и бесчестной,

Предавшей ленинградцев в смертный час…

Война

Я с детским садом на даче в Сиверской. Дача стоит на высоком берегу реки Оредеж, и к ней спускается длинная деревянная лестница. Места дивные, и детская Душа моя живет восторгом этого прекрасного мира. Мне просто хорошо и спокойно, хотя тогда я этого объяснить не могла. Я просто жила и радовалась, как все дети кругом.

На участке нашей дачи совсем незнакомые люди роют окопы. Мы не знали, что это такое и зачем, и дружно решаем, что это нам делают для игры, и мы очень радуемся. Когда люди уходят, мы бегаем по этим извилистым лабиринтам. Там можно прятаться. Мы уверены, что там сделают деревянный пол, стены поклеют обоями или покрасят, а чтобы нас не мочил дождь, сделают крышу. А пока нас ругают, потому что мы там очень пачкаемся. Но окопы продолжают рыть, а мы продолжаем там играть.

Потом вдруг нас начинают стричь наголо. Девочки постарше плачут, сопротивляются. Но нас продолжают стричь. Я долго бегаю по даче, прячусь. Мне жаль моих косичек. За мной бегает воспитательница младшей группы Нина Антоновна. Мне всегда казалось, что она меня любит. И поэтому мне совсем не понятно, за что она хочет меня остричь. Я пытаюсь перелезть через забор и спрятаться под деревянной лестницей, ведущей к реке, но повисаю на платье и оказываюсь в руках у Нины Антоновны. Она сжалилась надо мной и оставила мне челочку. А я все плакала и кричала, что мама теперь меня не узнает. Мама меня узнала и почему-то совсем не удивилась. Она приехала на дачу не в родительский день и сказала, что началась война и папу забрали на фронт. Я тогда ничего не поняла, но помню, что первый раз мама показалась мне некрасивой. Она всегда была красивой, веселой, любила петь и играла на гитаре. А тут она была очень грустной. Лицо почему-то было серое, щеки --">