Михаил Иосифович Шушарин - Александр Юдин

а если ему подадут чарочку, поет хорошие песни.

— Пошто над мальцом изгаляешься? — мычит он сейчас зычным пьяным басом.

И кулаки у него сжимаются, дрожат.

— По то, што мальчонку робить заставляете, а сами пьете!

— Не твое дело.

— Не мое? Ну, ладно, пусть не мое! — ехидничает подрядчик.

Тимофей пьян. А пьяному море по колено. Тряся кудлатой головой, он идет на подрядчика и кричит, что есть мочи:

— Сволочи! Едете на чужом горбу, кровопийцы!

Подрядчик дрожит от негодования, бледнеет:

— К уряднику захотел? Так-с?

— А хучь бы и к уряднику!

— Молчать! Падло!

Тимофей на мгновение останавливается. Его плотной стеной окружают мужики, оттесняя от подрядчика.

— Не шуми, Лексеич! Плетью обуха не перешибешь! — уговаривают.

В это время подрядчик вскочил в ходок и, забыв о том, что конь привязан, ударил его плетью. Жеребец взвился на дыбы, порвал повод и понес вдоль полотна.

3

Васильки стоят почти в самом центре Западно-Сибирской равнины — страны озер, ковыльных степей и березовых колков. Как и многие другие сибирские поселения, деревня подковой огибает пресное озеро. На востоке виднеются луга, на запад глянешь — озеро.

Плесы, камыш!

Тихими летними вечерами занятно слушать камыш. Он шелестит таинственно, угрожающе. Ему вторит тихая волна, набегая парной грудью на берег. И больше ни звука! Птицы будто умирают в это время. Клубясь, ползет над водою теплый туман. И камыш, и вода, и все окружающее седеет…

Но недолго летом хмурится ночь. Зори, будто влюбленные, торопятся навстречу друг другу. И озера, и луга, и покосы преображаются, начинают жить.

Согнанные со всех окрестных деревень на строительство железной дороги мужики поднимаются рано, работают с натугой: надо во что бы то ни стало исполнить «уроки» — так заведено. Пестрые толпы их на много верст маячат вдоль насыпи. Свалявшиеся бороды, голодные сухие лица. У кого конь «паровый» да здоровье ядреное, и то вытягивается в нитку, чтобы справиться с «уроками». Ну, а кто хил, да еще и у лошаденки ребра выпирают, бьется до того, что кровь из носу начинает бежать, а толку мало.

И плата за работу грабительская. От зари до зари ворочает мужик землю, а получает гроши. За развозку сотни шпал по линии подрядчик получает от казны полтора рубля, а мужикам платит двадцать пять, а то и двадцать копеек^[2]. Кипит мужицкое нутро от обиды, да толк-то какой! Урядники, надсмотрщики, старосты — власть, а против «богом данной» власти не попрешь.

Перед петровым днем на двести восемьдесят пятой версте пошабашили рано. На участок прикатила дрезина с конторщиком, и начался расчет. Появились сыновья подрядчика Елионского с «монополкой». В наскоро сколоченном из горбыля кабаке, под сенью тальниковых кустов, шла бойкая торговля. Лишенные на стороне бабьего контроля многие кормильцы спустили в этот день все, что заработали за неделю, залезали даже в долги.

Гомонили по кустам.

Тимофей трижды подходил к конторщику:

— Юдин Тимофей Алексеевич и Александро Алексеевич.

— Нету в учете таких.

— Как же нету? Все лето работаем.

— Нету.

— А ну, проверь еще раз.

— Проверял уже, братец, нету.

— А как же нам быть?

Конторщик смеялся:

— А кто ее знает?

— Это подрядчик нам в отместку, — шептал Саня, взглядывая печальными глазами на брата.

— Стерва он. Кровосос.

— Может, сходить к нему, повиниться?

— Повинишься — всю жизнь красными слезами плакать будешь.

— Что же делать?

— Бросим все. Пусть нашими грошами подавится. После праздника в Курган отвезу тебя, там робить будешь.

Но вышло все по-иному. Когда вернулись домой, отец сказал:

— Рано еще по людям мотаться. Успеет, натрет холку. Пусть в школу идет.

4

Отец — Алексей Григорьевич — сухой, высокий старик. У него крепкие, узловатые пальцы, сивые усы и черные глаза. И сейчас рассказывают про Алексея Григорьевича такую историю. Однажды зимой он ехал из города в Васильки. Солнышко и тулуп нагнали на него сон, и он подремывал, примотнув к передку саней волосяные вожжи.

Около деревни Сычевой лошадь остановилась. Старик размежил веки и увидел стоящего на дороге парня, румяного и широкоплечего. Рядом с парнем стоял его конь.

— Здравствуй, дедушка! Милости прошу к нам на чай-сахар!

— Спасибо. Тороплюсь я.

— Успеешь.

— Давай в другой раз.

— Сейчас надо.

— Ну ты, давай не шути! — --">