Сергей Николаевич Есин - Дневник 1984-96 годов

перегонял машину из гаража возле дома на Ленинском в институт — 3-го везти Сару и Стенфорда в аэропорт, а Федю я отпускаю домой — до 8-го. Он собирается жениться и уже попросил у меня взаймы денег на калым.

В институте я застал полный разгром. На елке уже нет ни одного даже конфетного фантика, кажется, что обдирали елку не дети, а голодные вороны. Треть всех бубликов и баранок лежало на полу. А милые дети, устроив этот бедлам, тихо и скромно сдавали экзамены. Посидел в аудитории у Аниты Борисовны Можаевой, знают тексты старшекурсники неплохо. Я тоже, оказывается, многое помню, уже стал ориентироваться в науке, совершенно абстрактной и никак не связанной с предметом, название которого лежит в самом слове — "литературоведение". Чтение лекций нашими доморощенными корифеями — это довольно легкая работа, когда она выполняется не без выдающихся личностных качеств.

Порядка в институте нет, все готовы действовать только по заведенным правилам. Сегодня идут экзамены, гардероб не работает, снизу через разбитое стекло в туалете здание поддувается, лаборантов, кроме Нины Ивановны Молевой, на работе не было никаких. В понедельник устрою большой и основательный разгром.

Дневник мой неинтересен. Не умею я разбалтывать все некими глубокими рассуждениями о жизни, о философии, о Боге, о смысле существования. Пишу только факты, да и сами по себе они так незначительны.

Вечером с Сарой и Стенфордом ходили в "Новую оперу" к Евгению Колобову. Здание им дали возле Таганки. Слушали "Евгения Онегина". Все как обычно, без единой купюры, но и без единой паузы для аплодисментов, для перемены декораций. Оркестр сидел и в зрительном зале, и чуть ли не на хорах. Зал оформлен бедно-современно, где не знаешь, из-за отсутствия денег такой аскетизм или этот аскетизм стоит баснословных денег. Но мне все это очень понравилось, сама русская опера, действительно картины русской жизни, такие родные и до сих пор современные. В музыке и русская метель, и наши туманы, и раздолья. Здесь вся русская жизнь. До слез тронул меня молодой тенор, поющий Ленского. Толстый, какой-то домашний, все эти фраки и сюртуки висят на нем, как на бомже, но русская чувствующая душа и настоящее русское ощущение. Никакой аффектации, сентиментальщины или итальянского, на публику, форсирования голоса. И я так счастлив, что услышал знакомые куски пушкинского текста. Сколько в них искренности и точности! Мое. Никому этого не отдам.

29 декабря, воскресенье. Сегодня снился зловещий сон, который почему-то хорошо запомнился. Вообще, когда я вижу во сне своих умерших родных, чувство беспокойства охватывает меня на несколько дней. Мне снилось, что я поменял свою квартиру на квартиру моего умершего брата Юрия на улице Космонавтов. В этом же доме жил когда-то и мой покойный отец. И это я во сне же держал в памяти. Меня смущало, что квартира оказалась какая-то не такая, ветер продувал с улицы через балкон, и было холодно. Меня потом, во сне же, начало волновать, что я об обмене не посоветовался с Валентиной Сергеевной, и стал думать, далеко ли ей будет ездить теперь на диализ и удобно ли ей в этой квартире будет жить. Грустно. Когда я проснулся, то подумал, не зовут ли меня к себе дорогие и милые мне родные?

В четыре придет на обед Стенфорд, и мы пойдем с ним на "Ромео и Джульетту". Удивительные у этих немосквичей связи. На "Ромео" мы идем по какой-то записочке, которую мне передала Сара. Дальше больше. Как и обозначено в записочке, мы идем с 16-го подъезда и оказываемся на директорском входе, напротив ложи дирекции. Внизу все в бархате и с миллиционером у входа. Но все, как в сказке: чем глубже, тем неожиданнее и страшнее. Оказывается, наши места — в царской ложе. Я содрогнулся, только подумав, что совсем недавно здесь сидела английская королева, а перед нею Ельцин, Хрущев, Сталин. Продолжать этот ряд не хватило ни памяти, ни эрудиции. В аванложе, довольно большом салоне, столик с телефонами, полный набор. Совсем, кажется, близко к небу. К счастью, чтобы не заносился окончательно, в ложе мы оказались на последнем, четвертом ряду. Но и с него видно замечательно.

Скучно. Ушли после второго действия. Наверное, гениально. Но вспомнил Уланову и ее партнера. Нет продыху, Ананиашвили и новый Фадеечев. Память пытается наложить на них другой виденный ранее и уже полузабытый рисунок.

30 декабря, понедельник. Иногда мне кажется, что если действительно самое интересное мое сочинение, как я считаю, — --">