Гено Генов-Ватагин - Скажи им, мама, пусть помнят...

никогда уже не будут сухими!

Мне предоставили слово. Я председатель инициативного комитета и должен открыть торжество.

Мысленно я пытаюсь найти нужные слова, восстановить в памяти имена погибших товарищей. Затем подхожу к тому месту, где будет стоять памятник, и зачитываю:

— «Здесь, на этом месте, по инициативе группы товарищей будет воздвигнут музей-памятник павшим в этом краю в борьбе против фашизма, чтобы никогда не забывали их имена и чтобы будущие поколения помнили, что здесь, в горах, пролили они кровь во имя освобождения этого народа!»

Откуда-то, как будто из-под земли, донесся голос:

— Товарищи, здесь, на этом месте, мы воздвигнем памятник, и пусть многие годы он будет рассказывать грядущим поколениям о героической борьбе нашего народа против фашизма. Я вижу, как они будут преклонять колени перед могилами героев и украшать венками и букетами гордую вершину Братан!

Началась перекличка:

— Штокман.

— Здесь! — ответила толпа, и этот ответ эхом прозвучал в горах.

— Морозов.

— Здесь!

— Сутов.

— Здесь!

— Бойчо.

— Здесь!

— Тома.

— Здесь!

— Йонко.

— Здесь!

— Чапаев.

— Здесь!..

Десятки имен… И при упоминании каждого из них вздрагивали и заливались слезами женщины в черных платках.

— Все они здесь! — дружно ответила толпа и опустилась на колени:

«Прощайте, братья, вы до конца и с честью исполнили свой благородный долг…» — произнесли они священные для них слова.

Зашумели леса на вершине Братан. Народ, преклонив колени, пел песни борцов, песни партизан, а ветер, подхватив эти звуки, разнес их по всему Среднегорью.

Ко мне подошел Николай Дмитриевич Мордвинов, по-братски обнял и сказал:

— Болгарский народ бессмертен! Преклоняюсь перед ним!

НА ПЛОВДИВСКИХ БУЛЬВАРАХ

Если меня спросят:

— Где хочешь провести свою старость?

— На пловдивских бульварах, — отвечу я, — там, где прошла молодость…

НЕЖЕЛАТЕЛЬНАЯ ВСТРЕЧА

Меня разбудило солнце. Оно быстро согрело лицо, и по теплу солнечных лучей я догадался, что оно уже поднялось высоко над вербами. Я открыл глаза, яркий свет ослепил меня, и мне невольно пришлось зажмуриться. Не хотелось вставать. Я так хорошо себя чувствовал, лежа на спине и вдыхая влажные испарения, поднимавшиеся от земли под лучами утреннего солнца.

Остальные еще спали. Бабчо, растянувшись во весь свой богатырский рост, лежал спиной ко мне и пыхтел, как паровоз. Кольо свернулся клубком с другой стороны и ни разу даже не шелохнулся. Стоянчо и Митак расположились возле Кольо, укрывшись одеялом с головой, и только время от времени, похрапывая, стягивали его друг с друга и снова погружались в непробудный сон.

Вчера мы очень устали. Канал, который мы копали километрах в десяти от Пловдива, должен был связать реки Рибницу и Марицу. Участок этот оказался довольно трудным. Влажная и глинистая земля прилипала к лопатам. Они становились тяжелыми, никак не вонзались и грунт, и поэтому земляные работы продвигались чрезвычайно медленно.

Я находился на нелегальном положении уже целый год, и мне под чужим именем удавалось скрываться здесь летом, среди землекопов. Мои товарищи — Бабчо, Кольо, Стоянчо и Митак — были ремсисты^[3]. Мы с ними работали артелью, и поэтому я не опасался, что меня выдадут. Днем я прятал свои два пистолета в кустах, недалеко от того места, где мы работали. Иногда появлялись полицейские и какие-то подозрительные личности, но я был всегда начеку. В такие моменты я старался держаться поближе к кустам, где хранил оружие. Ночью мы спали под одним одеялом, принесенным Кольо, хорошим домашним одеялом с крупными красными узорами. Наверно, мать Кольо, когда ткала это одеяло, думала подарить его сыну на свадьбу.

…Я взглянул на часы. У нас оставалось немного времени. Я отодвинул локоть Бабчо и лег на спину. Я ждал, что вот-вот появится дядя Петко — официальный руководитель нашей группы. Этот старый рабочий с табачной фабрики в Пловдиве подписывал нам наряды, раздавал деньги, вечером уходил в город к своей семье, а рано утром возвращался и всегда приносил нам чего-нибудь поесть, чаще всего брынзу, колбасу и --">