Юрий Федорович Карякин - Брату итальянскому - дай тебе Бог многая лета!

своей смертью, вернее, со все нарастающей угрозой самоубийства (2). Обе перемены связаны друг с другом. Обе абсолютно беспримерны по своим масштабам, сложности, трудности и даже скорости.

Массовый разрыв с коммунизмом начался с февраля 56-го (XX съезд КПСС), причем начался вовсе не у нас, а на Западе и достиг своей кульминации (уже у нас) в конце 80 - начале 90-х.

Конечно, уж тебе, превосходному знатоку марксизма и западной философии, как никому, хорошо знакомы предсмертные поправки Ф. Энгельса к классическому марксизму, из которых и возрос так называемый «ревизионизм». Но согласись, что все-таки все эти разногласия были внутри одного и того же мировоззрения.

Более глубокой и серьезной критике марксизм подвергли так называемые «легальные марксисты» именно потому, что расхождения возникли не внутри мировоззрения, а между мировоззрениями. Критика коммунизма с их стороны несравненно основательнее, глубже самокритики «ревизионистов». П. Струве, Н. Бердяев, С. Булгаков, С. Франк и другие (позже их стали называть «новыми христианами») поистине заложили краеугольные камни той библиотеки исповедей людей, прельстившихся коммунизмом, познавших его изнутри, а потому, в конце концов, порвавших с ним, переменивших свои убеждения, людей, духовно спасшихся от коммунизма, который проутюжил их своим катком.

Эта библиотека удесятерилась в 20 - 30-х годах, потом еще настолько же в 50-70-х и, наконец, стала почти неисчислимой за последние 10-15 лет. Без таких исповедей постижение природы коммунизма, ослепившего на время тысячи и тысячи благородных, умных, честных людей, без такой библиотеки это постижение невозможно или крайне заторможено.

Но как оценивать перемену убеждений? Каковы здесь критерии? Чьей перемене верить, чьей - нет?

Зададимся самыми простыми вопросами: кто, как, почему, для чего, когда, в зависимости или в независимости от каких обстоятельств переменил свои убеждения? В каком возрасте? Какой ценой? (Имея в виду сложность, трудность, мучительность процесса.) Чем рисковал?

Какой профессии человек? Сколько времени ушло на это - от первого сомнения, первого сигнала колокольчика, прозвеневшего о неверности убеждений (казалось бы, навсегдашних), до решающего прозрения, до окончательного разрыва, до колокола набатного, знаменовавшего этот разрыв? Насколько человек честен, правдив, совестлив, умен наконец, чтобы рассказать обо всем своем пути, не скрывая правду о себе - худшем (а не говоря о себе - только лучшем) ? Не подделывая себя вчерашнего под сегодняшнего? Как человек объясняет свои прежние искушения? Что «забывает»? Здесь ведь особенно верно: «плохая память» - это просто нечистая совесть, а нечистая совесть и требует «плохой памяти».

Ну вот, кажется, и нащупаны критерии. Во-первых, искренность, конечно; абсолютная правдивость. Во-вторых, столь же абсолютное бескорыстие. А в-третьих, время перемены: оно и концентрирует в себе все те простые вопросы, которыми мы задались.

Вот как переменил свои убеждения Достоевский: «Я сам старый "Нечаевец" <…> Нечаевым, вероятно, я бы не мог сделаться никогда, но Нечаевцем, не ручаюсь, может, и мог бы… во дни моей юности».

Е. Замятин был до революции большевиком - вышел, написал «Мы». М. Пришвин сказал, что, будь ему к Октябрю лет двадцать, а не за сорок, быть бы ему большевиком.

На поворот в истинную сторону у Достоевского ушло лет шесть-восемь, у Солженицына - десять-одиннадцать. А. И. Солженицын даже на Лубянке еще защищал Ильича.

Когда-то и я себе задал такой вопрос: «Верны ли мои убеждения?» У меня от первого колокольчика, извещавшего о неверности моих убеждений, до набата… прошло, может быть, более двух десятков лет. Сопротивлялся долго, отчаянно, прежде чем капитулировал перед… жизнью.

А можно ли поверить тому, кто переменил свои убеждения на прямо противоположные быстро и легко, весело и наживно?..

А о тех, кто остался «верен» своим вождям, кому «не в чем каяться», кто заявляет, что «ни одного прежнего слова не берет обратно» и что ему «ничуть ни за что не стыдно»… и что он «горд своей непреклонностью», - хотелось бы сказать:

Августин Блаженный каялся в своей «Исповеди», а Л. Толстой - в своей. Каялись Франциск Ассизский и Достоевский, Гоголь и Пушкин, а этим каяться не в чем! Микеланджело чудо-мраморы свои разбивал, а эти -

--">