протоиерей Михаил Викторович Ардов - Мелочи архи..., прото... и просто иерейской жизни

— Вы случайно не батюшка?

Я говорю:

— Батюшка.

— Панихидку не отслужите?

Вместо ответа я сделал известный жест пальцами правой руки: дескать, надо заплатить. Это — привело его в совершенный восторг:

— Ой, как скоро научился!..

Когда речь заходила о старости, Владыка говорил:

— Вот один из печальных признаков моего возраста — не остается никаких авторитетов, нет уже таких людей, которыми бы ты восхищался, чьим мнением особенно бы дорожил...

Когда я познакомился с ним, ему не было и шестидесяти. Семидесятилетний юбилей он отпраздновал, когда я был уже в сущем сане. Надо отдать ему должное, годы почти не сказывались на нем — по-прежнему уверенно звучал голос, столь же твердой была походка. Однако же стал он утомляться во время длительных богослужений.

Больше всего он страшился двух вещей — старческого слабоумия и какого-нибудь тяжелого недуга, который мог бы надолго приковать его к постели. Но Бог его миловал. И не только миловал, но и послал такую кончину, о какой священнослужитель может только мечтать.

В ноябре 1986 года по благословению Владыки Киприана я уехал из Ярославской епархии, ушел за штат с тем, чтобы просить себе места в Подмосковье. Все четыре месяца, пока я не получил нового назначения, я не пропускал ни одной архиерейской службы на Ордынке. Так прошел Рождественский пост, самое Рождество Христово, Крещение, Сретение, Прощеное воскресение и даже первая седмица Великого Поста. (Лишь впоследствии я понял, что Господь дал мне великое утешение: ровно через двадцать лет после того, как я появился в Скорбященском храме и сблизился с Владыкой, я провел с ним это время, смог еще и еще раз усвоить его уроки, запомнить, навечно запечатлеть в памяти его облик.)

В пятницу на первой седмице Поста я получил указ Митрополита Крутицкого и Коломенского Ювеналия о принятии в клир Московской епархии и назначении в храм города Егорьевска. Владыка, который об этом хлопотал, порадовался за меня и сказал:

— Ну, все, ты уже на ногах. Больше у меня ни перед кем обязательств нет.

Надо сказать, что мы — его приближенные — никак не думали, что он умрет так скоро. Нам всем казалось, что ему еще жить и полноценно служить по крайней мере лет пять, а то и больше. Но сам Владыка явно чувствовал приближение смерти и довольно часто говорил об этом.

В последний раз я видел его в пятницу вечером на пятой седмице Поста. Я пришел на Ордынку задолго до богослужения, поднялся к Владыке на колокольню. Приближалась Пасха, и я напечатал для него поздравления к празднику, он должен был их подписать, а я запечатать и отправить многочисленным адресатам.

Я ему говорю:

— То-то все удивятся, что ваши письма идут из Егорьевска.

Владыка усмехнулся:

— Скажут, выселили меня на сто первый километр.

Службу того дня — “похвалу Богородице” — он очень любил. Непременно сам читал весь канон и значительную часть акафиста.

Облачали Владыку в Алтаре.

Я стоял возле него и держал митру — старинную, золотой парчи, с серебряными иконками.

И тут я вдруг возьми и скажи:

— Из всех ваших митр эта — самая моя любимая.

Он повернулся к старшему своему священнику отцу Борису Гузнякову и сказал:

— Вот умру, отдашь ему эту митру.

Мы все дружно запротестовали:

— Что вы, Владыка...

— Живите себе на здоровье...

А он, не обращая на нас внимания, продолжал говорить отцу Борису:

— А в гроб меня положишь в розовой митре. Не жалей ее. Облачение розовое, в котором я посвящался...

И он еще раз повторил все, что касалось его погребения.

После службы я проводил Владыку к автомобилю.

На прощание он мне сказал:

— А ты на Пасху мне поздравление не пиши. Приедешь, так поздравишь...

(И действительно, писать мне уже не пришлось, на третий день Пасхи я побывал у него на могиле.)

А дальше... Дальнейших событий я не был свидетелем, но так как я много лет был его иподиаконом, то мысленно вижу все, до мельчайших подробностей.

На другой день, в субботу на пятой седмице, Владыка служил всенощную и, как всегда, проповедовал.