Лев Владимирович Канторович , Раиса Давыдовна Мессер - Жизнь и книги Льва Канторовича

трудных мест, иногда нарушая требования осто­рожности...» Характер вырабатывался в детстве. Лето 1927 года молодые художники вместе с М. А. Григорь­евым провели в Весьегонске, на Мологе. Жили коммуной в школе, оформляли местный клуб.

В 1923 году двенадцатилетний Лев Канторович поте­рял отца, человека большой культуры, оказавшего силь­ное влияние на сына. Довольно скоро семье стало туго­вато, и мальчик использовал свои возможности рисоваль­щика для посильного заработка в качестве помощника декоратора. Больше всего времени Лева проводил в ра­боте над тюзовскими спектаклями вместе со своим учителем, тут же общался и с театральной молодежью и с видными режиссерами. В 1924 году Григорьев оформ­лял «Тома Сойера», в 1926-м участвовал в работе над «Тилем Уленшпигелем». Затем были «Разбойники» Шиллера и «Принц и нищий». Школой для молодого худож­ника становились театральные зарисовки. Они требовали наблюдательности, быстроты реакции. На одной из таких зарисовок 1927 года, сделанных «сухой кистью», запечат­лен восседающий на коне герой тюзовского спектакля Дон-Кихот (Н. Черкасов) и склонившийся перед ним его верный оруженосец Панса (Б. Чирков). Этот рисунок всегда висел в кабинете Черкасова...

В 1928 году, после девятилетки, — она помещалась в Басковом переулке, в доме бывшей гимназии княгини Оболенской,—Лев Канторович поступил в Институт истории искусств, но проучился только год. В 1929-м он оформил свой первый самостоятельный спектакль, начал работать в молодежной газете «Смена» и даже возгла­вил ее художественный отдел. Теперь он мог считать себя профессиональным художником.

ХУДОЖНИК

В среде молодых ленинградских художников конца 20-х годов Лев Канторович стал заметен. В ту пору моло­дые журналисты, начинающие писатели, художники не были разобщены. Встречались на Фонтанке в Доме пе­чати, в редакциях «Смены» и «Юного пролетария», в ши­роком коридоре третьего этажа бывшего зингеровского дома (Дом книги), где помещалось Издательство худо­жественной литературы (ГИХЛ).

Первой большой самостоятельной работой Льва Кан­торовича стали декорации и костюмы к спектаклю фи­лиала Красного театра (Госнардом) «Набег», поставлен­ному режиссером П. Вейсбремом по одной из ранних повестей Вс. Иванова в сезон 1929—1930 года. То, что оформителю спектакля 18 лет, никого не удивило: моло­дые прозаики и поэты не только печатали в этом возрасте свои произведения в периодике, но готовили к печати (и выпускали!) первые повести и даже романы. В кругах творческой молодежи вместе с ленинградцами были при­езжие, юные дарования из провинции ехали «завоевы­вать» столицы. Ленинградец Канторович сходился с ними так же легко, как и со старожилами, видевшими дет­скими глазами грозные события революционных лет.

В «Смене» к прежним товарищам Канторовича из сре­ды театральной прибавились новые: при редакции была литературная группа, которую вел Виссарион Саянов, сюда приходили Б. Корнилов, О. Берггольц, Б. Лиха­рев, в редакции бывали Ю. Герман, Г. Гор, Л. Рахма­нов — в будущем известные писатели. В самом коллек­тиве «Смены» художник постоянно общался с журнали­стами А. Розеном, В. Дмитревским, Л. Радищевым. Последний оставил еще не опубликованные воспомина­ния о совместной работе с Канторовичем. «Помню, как в редакции комсомольской газеты «Смена» появился спор­тивного вида юноша, рослый, красивый — такими рисуют летчиков, танкистов, покорителей Арктики. В дальней­шем, как мы знаем, это впечатление полностью оправда­лось. В те времена, а это был конец 20-х — начало 30-х годов, выполняя срочные задания — а они почти все были срочными, — художники рисовали прямо в редакции. В шуме редакционного дня, под звуки телефонных звон­ков и трескотню пишущих машинок Лев Канторович пре­спокойно работал. Это хладнокровие нередко выводило из себя нервного секретаря редакции, который начинал «пороть горячку» задолго до необходимого срока...

— Лева, искания потом! Надо же сдавать.

Лев Канторович часто переделывал рисунки по не­скольку раз. Иногда нам это было непонятно. Казалось, что рисунок уже вполне готов и вполне годен для печати, но художник вдруг все начинал сначала. Он укладывался в отведенное для него время, но если считал нужным переделать рисунок, то использовал это время до послед­ней минуты. Рядом с двумя опытными ремесленниками, работавшими за тем же столом, он казался человеком из другого мира...»

--">