Меган Хорхенсен - Война глазами подростка

Солдаты согласились, что, конечно, так, но, может быть, его допросить надо. – А зачем? – удивился командир, – И что он нам такого важного расскажет? Открыл рот, чтобы что-то сказать, бросил взгляд на мальчишку – моего папу, потом наклонился к солдатам и что-то прошептал.

Все поехали дальше, кроме солдат, что привели немца. Папа шёл около командира, гордо показывая дорогу к центру города. Через минут пять вдруг посзади раздался выстрел. Командир поморщился и посмотрел на папу. Потом чертыхнулся: – Я же им сказал, подальше отвести, чтобы не при мальце. Лодыри, ничего нельзя поручить.

Дошли до центра, там уже сбегались люди. Все стали тащить яблоки, помидоры, огурцы. И самогон, конечно. Папа тоже выпил самогон, впервые в жизни, после чего прибежал в погреб и крепко заснул.

**

Полгода прожили в погребе. НКВД тягало деда с бабкой на допросы, но никаких наказаний не было, так как официально старики на немцев не работали. Зато сотни заводских рабочих и шахтеров продержали в тюрьме неделями, но потом тоже освободили. Оказалось, специальный указ амнистировал тех, кто работал на немцев, но не виновен в смерти людей. А полицейские все успели удрать с немцами. Тот полицейский кого чуть позже судили в городе за убийства, включая убийство священника, и казнили, был пойман где-то в другом месте.

**

Пришла и прошла голодная осень. Зимой вернулась папина мама (моя бабушка). Она перевелась на работу в местную больницу, добились какого-то жилья. В первую очередь, благодаря погибшему фронтовику – моему деду и служащей Красной армии – моей бабушке. Папа продолжал учиться в школе, которая открылась в январе, как и после прихода немцев. Образование велось на русском. Бумаги для записей всё так же не хватало, учебники не завезли, поэтому учителя учили, скорее, по памяти. Но все учителя были новыми, а куда делись те, что преподавали при немцах, папа не интересовался.

**

В середине 1944 года, по окончании учебного года, папу вызвали в Районо, где он получил направление на учёбу в Ростовской мореходке. Отучился там, затем в Одесском высшем мореходном училище. В Константиновку заезжал редко. Его дедушка скончался в конце сороковых. Его бабушка – чуть позже. Его мама – которую я уже помню, она же мне была бабушкой, – умерла в середине шестидесятых, там же, в Константиновке, хотя часто гостила у нас.

Папа моего папы, так и оставшись пехотинцем после уничтожения 22 июня 1941 года их танков прямо на стоянке, погиб под Харьковом, в печально известном «харьковском котле» в мае сорок второго года. Сестренка Нина умерла с пятидесятых годах от какой-то болезни, связанной с желудком. Все знали, что вызвана болезнь была гнилой едой военных лет. Но папу болезнь не тронула. Он стал морским офицером, потом демобилизовался, работал штурманом-багермейстером, потом старшим штурманом управления. Жил в Латвии. Ушел на пенсию начальником Управления Морских Путей. Получал неплохую по тяжёлым временам конца 20 века пенсию, жил нормально, не хуже остальных жителей Латвии.

Заключение

Выслушав папин рассказ, мы спросили его – вот ты против ухаживания за могилами погибших солдат-оккупантов. Сравнять с их землёй надо! А если в могиле лежат тот майор с со своим денщиком-крестьянином и с шофером-студентом-дурная голова, но доброе сердце? А если там покоятся та зубной врач со своим женихом? А если фельдфебель-артиллерист? А если мальчишки-зенитчики? А если ремонтники-артиллеристы? Тоже сравняем с землёй?

Папа промолчал, потом сказал, что нет, конечно, не надо воевать с могилами. Не надо путать эти захоронения с могилами своих солдат, но сравнивать с землей не надо.

Всё, вроде бы, если я не забыл чего.

ПС – надо бы оставить ещё военные (и не только военные) воспоминания от друзей моего папы, которые тоже есть в черновиках. Там интересно. Особенно от дяди Додика, сыне раввина, который всю войну проработал офицером в Абвере, но и другие воспоминаия очень интересны, хотя бы тем, что это не прилизанные и «правильные» мемуары. Дойдут руки, напишу.

--">