Вера Исааковна Чайковская - Орест Кипренский. Дитя Киприды

Вера Чайковская Орест Кипренский. Дитя Киприды

© Государственный Эрмитаж, Санкт-Петербург, гравюра на обложке

© Вера Чайковская, 2021

© ООО «Издательство К. Тублина», 2021

© Александр Веселов, обложка, 2021

www.limbuspress.ru

Вступление

Жизнь выдающихся людей часто овеяна легендами и словно бы отделена непроницаемой стеной от жизни последующих поколений. Но я помню, как школьницей ходила в Третьяковку и с каким-то радостным удивлением вглядывалась в портреты Кипренского – мальчика Челищева, прелестной Хвостовой…

Что меня удивляло? Отсутствие дистанции между художником и мной, отсутствие сословных, временных и каких-то иных барьеров. Валерий Турчин в своей полной интересных, тонких, порой спорных догадок монографии о художнике выразил это на «научном» языке следующей фразой: «Прозрачная стена, условно отделяющая в портрете 18-го века изображенного от зрителя, теперь опущена»^[1].

От портретов шло тепло, даже жар художнических чувств. Мои любимые персонажи были просты и доброжелательны, открыты и бесхитростны. Это впечатление я запомнила.

Откуда оно? Я как-то сразу поняла, что так прямо, просто и искренне говорит со мной художник с удивительным для России, каким-то античным именем: Орест, и столь же античной, созвучной имени богини любви Киприды фамилией: Кипренский. (Первоначальный вариант фамилии, написанной в прошении его отца в Академию художеств, был Кипрейский. Но и тут звучит имя богини.)

Потом выяснилось, что вокруг его творчества и судьбы кипят исследовательские страсти. Что в его жизни множество до сих пор не разрешенных загадок. Что весь его путь овеян легендами, иногда возвышенного, а иногда прямо-таки зловещего характера. И это тоже очень в духе романтизма, любящего такие полюса.

В детстве мне довелось прочесть романтически сгущенный, со зловещими подробностями вариант жизни художника, представленный в повести Константина Паустовского, написанной в 30-х годах XX века. Там фигурировали и злодейски сожженная им натурщица, и ее малолетняя дочь, которую он полюбил, и неумеренная страсть к деньгам, погубившая талант, – прямо как в гоголевском «Портрете». Это все врезалось в память, так как было «романтично» и неожиданно. Но потом выяснилось, что все эти «сведения» – или выдумка писателя, или прямая клевета современников, к которой Паустовский отнесся некритически, благо она помогала «расцветить» биографию.

В жизни Кипренского чрезвычайно много «лакун» и «белых пятен», загадочных провалов, о которых документы молчат. Загадка его рождения, внезапность проявления таланта, непонятные истории любви…

Художник своего сердца не открывал даже в письмах. Любопытно, что он много писал и рисовал современных ему поэтов: Жуковского, Батюшкова, Пушкина, Вяземского, Мицкевича, Гете, но ни один современник не пишет о его любви к поэзии. В отличие от Карла Брюллова он стихов в своих письмах и высказываниях не цитирует. Но, судя по портретам, он глубоко проник в поэтический мир каждого изображенного им поэта. Однако это какой-то скрытый пласт, ничем не документированный. Все личное и интимное им скрыто даже в письмах к скульптору Самуилу Гальбергу – наиболее близкому к нему корреспонденту.

Возникающие лакуны часто заполнялись и заполняются до сих пор легендами о художнике. Причем такой тонкий исследователь, как Турчин, ничего против них не имеет: «…не зачеркивать легенду… а найти полагающееся ей место – вот в чем задача исследователя»^[2].

Сам Турчин, как мне кажется, очень точно почувствовал «легендарный», «мистификаторский» момент, идущий от самого Кипренского. Беда только в том, что Турчин склонен не доверять в высказываниях художника многому, что теперь, благодаря новонайденным документам, нашло неопровержимое подтверждение. Положим, то, что художники в Неаполе и Риме сочли некоторые работы Кипренского, в частности «Портрет Швальбе», произведениями старых мастеров, Рембрандта или Рубенса, Турчин считал выдумкой Кипренского. Но документы, как пишет Евгения Петрова, «абсолютно снимают с Кипренского обвинение художника в мистификации»^[3].

У Турчина есть еще целый ряд таких необоснованных обвинений. Вместе с тем сама его догадка о склонности Кипренского к «мистификациям», представляется мне очень верной и находящей подтверждение в творческой судьбе художника. Просто надо найти причины и истоки этих «мистификаций», что нам и предстоит сделать --">