Александр Иванович Яковлев - Александр II

к крыльцу архиерейского дома был подан кабриолет, легкая двухколесная повозка. Мария Федоровна только головой покачала:

– Не растрясет ли жену?

– Не беспокойтесь, матушка.

Веселые и молодые они выбежали на крыльцо. Ей было двадцать, ему двадцать два года. Николай помог жене взойти, сел сам, взял в одну руку вожжи, в другую хлыст, и покатили они через Ивановскую площадь к Спасским воротам. Мария Федоровна позавидовала их молодости, попечалилась своим годам, хотя была бодра и еще до смерти Павла Петровича гарцевала с ним по дорогам Павловского и Гатчины.

Колеса кабриолета после булыжного покрытия Ивановской площади мягко покатили по немощеному съезду к воротам. Муж показывал церкви по левой стороне, но Александра Федоровна с трудом запоминала трудные русские названия – церковь Вознесения Господня. Справа тянулось подворье Кириллова монастыря.

– Учи, учи, матушка, пригодится, – шутливо сказал Николай по-русски, потому что обыкновенно говорили они по-французски. Он сел прямее и чуть подобрал вожжи. Горячий конь широким махом вынес их на простор Красной площади.

День обычный, но здесь всегда было многолюдно. Катили кареты с лакеями на запятках, в кабриолетах проехали мимо две пары, узнавшие их. Мужчины сняли белые цилиндры, женщины низко опустили головы, успев тем не менее в деталях рассмотреть наряд великой княгини со всеми рюшечками голубого чепца, снежную белизну кружев воротника, пылающую под солнцем рубиновую брошь в обрамлении бриллиантов, даже батистовый платочек в руке Александры Федоровны смогли увидеть дамы к немалому своему удовольствию, которое должно было многократно возрасти вечером при описании этой встречи.

Прогуливались пары благородных дворян, чиновники спешили с портфелями под мышкой, шли несколько крестьян в тяжелых армяках, с палками в руках и котомками за плечами, точно как на рисунках из английского альбома, недавно присланного из Парижа. Александра Федоровна смотрела по сторонам на все еще не знакомую ей жизнь, известную больше по рассказам и рисункам.

Покрикивали продавцы кваса и морса; товар свой они несли на голове на широком подносе, ловко уворачиваясь от прохожих и даже от пронесшегося вскачь офицера на сером коне. Священник с круглым добрым лицом, окладистой бородой заметил ее радостно-восторженное лицо, улыбнулся и перекрестил обоих.

Подъехали к недавно поставленному памятнику перед Верхними торговыми рядами. На торжество открытия она не пошла из-за дождя. «Гражданину Минину и князю Пожарскому благодарная РОССИЯ. Лето 1818», – прочитала вслух Александра Федоровна. Романтический стиль, сила и динамизм двух фигур понравились ей, и она решила непременно спросить Жуковского, что такое совершили эти Минин и Пожарский.

А Николай, миновав Красную площадь, пустил коня вскачь, и они покатили по Ильинке – это трудное название она смогла запомнить.

– Москва – город купеческий, торговый, – пояснял муж. – Вот мы проехали Верхние торговые ряды, а направо – Гостиный Двор.

Один к одному, вплотную стояли магазины, лавки, склады, амбары, конторы. Оптом и в розницу торговали здесь сырьем и всякими изделиями – товарами русскими и привозными, европейскими и восточными.

Резво бежал конь. Кружилась голова у великой княгини от нынешнего счастья или предчувствия будущего. Вполуха слушала она странные слуху названия:

– Лубянская площадь… а вот Мясницкие ворота, ворот, правда, нет, но погоди… вот тебе ворота Красные, только в прошлом году отстроили после пожара.

Вот эти легкие, праздничные – розово-белая арка с трубящим победу ангелом наверху и государственным гербом в сиянии – понравились ей больше тяжелых кремлевских башен.

– Ники, я немного устала. Можно вернуться?

– Конечно, счастье мое! Сухареву башню тебе не показал. Вон она виднеется, видишь? Ну да после…

Он легко повернул коня и той же Мясницкой вернулся. Два адъютанта, скакавшие следом, также поворотили коней.

По правую руку от Мясницкой до Сретенки среди отстроенных домов и нежно-зеленых садов виднелись большие обгорелые дома без крыш, с черными провалами окон и дверей, пустыри, огороженные заборами, за которыми возвышались остатки печей и труб на них. То были следы страшного московского пожара 1812 года.

На просторной Театральной площади она засмотрелась на чудесный фонтан, но Ники махнул рукою вправо, на большой квадрат,