Владимир Павлович Бирюков - Уральская копилка

свой дом во владение приходской церкви, а сам начал строить новый, своими силами — подешевле.

После пожара на главной улице села, вблизи церкви, остался кирпичный фундамент от большого поповского дома, и отец решил использовать его. В большом торговом селе Катайске продавался небольшой ветхий дом. Купив его по сходной цене, отец стал постепенно перевозить его в разобранном виде, за двадцать верст. Перевозить пришлось в распутицу. Дорога была ужасной: ломались оси, останавливались выбившиеся из сил лошади, перевозчик нередко бросал воз и лошадей на дороге и пешком тащился за десяток верст до дому, чтобы передохнуть и обсушиться.

Когда мне было года четыре, родители ездили в Кыштым в гости к своим друзьям, взяли и меня с собой. На обратном пути мы проезжали Касли и побывали там в знаменитой заводской «лаборатории» — то есть музее, где были собраны образцы знаменитого каслинского чугунного литья. Музей произвел на меня большое впечатление. Особенно запомнилась старуха за прялкой и бытовые предметы около нее…

II

У матери в говоре было много необычных для литературной речи слов, как: бару́ль^[1] — невежа, грубиян; сайга́ть — рыскать, бегать; шамела́ — тот, кто всем мешает на дороге. Нас, очень резвых парней, матушка то и дело обзывала сломиголовыми, вертошарыми, а если зимой не закрыли плотно входных дверей — полодырыми. Если кто-либо из нашей ребячьей оравы слишком загрязнил рубаху, мать укоризненно выговаривала: «Пашка, рубаха-то у тебя — присеки́ огня», то есть настолько грязная, что даже днем, чтобы рассмотреть рисунок на ткани, надо «высечь» огня.

В словаре отца «некультурных» слов было меньше, зато чаще встречались старинные, вроде: комонь — конь (оно известно еще по «Слову о полку Игореве»); источник — любитель: «Я не источник на сладкое-то». Мамин-Сибиряк употреблял это слово в своих произведениях — в собственной речи героев.

Речь родителей то и дело пересыпалась пословицами, поговорками. В этом отношении материнская была особенно богатой. «Велик верблюд — да вода́ возить (здесь винительный падеж с окончанием именительного, что обычно в народной речи), мал сокол — на руке носить»; «Ума-то палата, дичи — Саратовская степь»; «Надо встать, да и голос дать» — о необходимости необычно рано вставать, чтобы начать обслуживать семью.

От матери заучил песни: «Я поеду во Китай-город гуляти», «Как по ярмарке купчик идет», «Во поле березонька стояла» и другие. Но особенно нравилось, когда она, взявши грудного ребенка, начинала метать его и приговаривать:

Поскакать, поплясать,

Про все городы сказать:

Про Казань, про Рязань

Да про Астрахань.

Отец песен знал немного, а певал их того меньше. Если и пел когда, так разве что под хмельком, и то скорее мурлыкал, чем пел, и все грустное, печальное. К сожалению, пил он частенько, что отражалось на семье, особенно на нашей матери. Отцом, когда он был трезв, не нахвалишься: тих, скромен, трудолюбив. Правда, за столом проявлял строгость к ребятам. Сам ел молча. Если кто заговорит пустяки или засмеется громко, не говоря ни слова, влепит тому ложкой по лбу. Про отца мать часто говорила: «Напьется — с царем дерется, проспится — свиньи боится».

Уж потом, когда стал взрослым, мне кажется, я понял, что заставило его пить: раннее вдовство, крушение многих планов, выношенных при вступлении в первый брак.

Дед по матери прожил за восемьдесят лет, а его мать, наша прабабка, умерла ста пяти лет, если не больше. Со слов своей бабушки, мать рассказывала мне про крестьянское восстание 1842—1843 годов, когда восставшие требовали от волостного начальства и сельского духовенства «Золотую строчку» — мнимый царский указ, якобы написанный золотыми буквами. Тогда только что было учреждено Министерство государственных имуществ для управления «государственными крестьянами»; кто-то пустил слух, что «министерия» решила отдать крестьян «под барина», а царь-де воспротивился этому и свой указ написал золотыми буквами… Как водится, восстание крестьян было жестоко подавлено.

Наша бабушка по матери, Елена Абрамовна, была добрейшим существом. Сестры и братья, особенно Михаил старший (умер от скарлатины девятилетним) и Павел, часто и подолгу гостили в Колчедане, играя с местными ребятами. Возвращаясь домой, делились со мной заученными в Колчедане песнями. Из них мне запомнились «Уж ты, тропка, тропинка моя», --">