Пётр Семёнович Ворошилов - Подвиг, отлитый в бронзу

сказать, ребята наши не очень-то одобряли эту самую оперативную паузу. И потому, что чувствовали в себе силенку. Да и потому, что хотелось со всем этим скорее кончать. Если бы накануне поставили вопрос на голосование, то солдаты проголосовали бы за наступление и пошли через канал без всякой артиллерийской и прочей подготовки. Но в армии не голосуют. Сидели, ждали.

Я на минуту представил Николая Масалова в разбитом доме, прильнувшего к рваному пролому, внимательного, настороженного. Каска надвинута на самые брови. Черные глаза цепко обшаривают чужой берег. Вот в окне напротив мелькнула тень, солнечным зайчиком скользнуло вниз выдавленное стекло, и сразу же показался четкий кружок пулеметного ствола. Кружок походил из стороны в сторону, - видимо, пулеметчик проверял сектор обстрела - и замер. Эх, сыпануть бы сейчас туда из автомата, сразу на весь диск! А нельзя, сиди, солдат, присматривайся, запоминай. На набережной перед домом бугорок. Колодец канализации? Не похоже. Слишком высоковато. Скорее это башня зарытого в землю танка.

Зорки глаза солдата перед боем. Все замечают. А Николаю Масалову хочется заглянуть еще дальше, за эту цепочку выстроившихся вдоль канала домов. Ведь от канала до Фоссштрассе, где в мрачных подземельях имперской канцелярии прятался Гитлер, оставалось четыреста метров. Еще четыреста метров из тех тысяч и тысяч, которые прошел он, старший сержант Николай Масалов, по дорогам большой и страшной войны. Еще думает Николай Масалов о том, что бой предстоит лютый. Имперскую канцелярию обороняют батальоны особой бригады лейб-штандарт «Адольф Гитлер». С эсэсовцами Николаю Масалову уже доводилось встречаться. И не раз. И тогда, когда они лихо обгоняли свои армейские колонны, чтобы первыми ворваться в горящие оставленные города, и потом, когда они располагались в тылу своих частей, пристреливая пулеметы по последней траншее, чтобы придать стойкости даже трусам, и вот тут, около Берлина, когда наступил им срок за всё расплатиться.

Вояки, положим, эти, в черных мундирах, никудышные. Ну, да сидеть на чердаке или в подвале и палить вдоль улицы - ума много не надо. Сдаваться же, судя по всему, не собираются. Может быть, надеются ещё на что-то, ждут. А скорее всего знают, что сдаваться им тоже резону нет: не убьют, так повесят. Выбор не богат.

Иное дело ему, Николаю Масалову. В последнем бою по-дурному схватить пулю, вроде, и не к чему. Если тем так и так теперь крышка, то у него жизнь вся впереди, можно сказать, только начинается. Ему от людей прятаться не надо. Придет он к ним с поднятой головой: дело свое солдатское делал как положено. Вот и готовился Николай Масалов к бою обстоятельно, расчетливо, как и полагается бывалому воину, ветерану гвардейского полка. Примечал, откуда ударят пулеметы эсэсовцев, прикидывал, где надо ползти, а где - и в рост, но побыстрее. Солдат мысленно прокладывал ту тропку, по которой он сегодня пойдет в атаку, чтобы поставить знамя своего полка в самом гитлеровском логовище.

- Знакомых выглядываешь?

Рядом прилег Володька Божко, разбитной ординарец командира полка.

- Мои знакомые сзади остались, - хмуро отозвался Николай Масалов. - Те давно тихие. А эти ещё не угомонились. Слыхал, Стефаненку пометили.

Рассказ солдата словно запутанная стежка в лесу, которая крутит вокруг столетних кедров, пятится в обход крутолобых холмов, виляет вдоль берегов речек. Хотел сразу же рассказать о самом главном, о том последнем бое, а оказалось, что надо возвращаться назад, потому что если не вернуться, то главное оказывается совсем не главным, и что-то остается недосказанным, непонятным.

...Ранней весной 1942 года молодые, здоровые ребята в составе стрелкового Сибирского полка, втихомолку оплаканные горькими материнскими слезами, обласканные первыми робкими поцелуями сразу повзрослевших девчонок, напутствуемые добрым словом знакомых и незнакомых людей, с песнями, под дробный переклич старых, из деревни захваченных гармошек, эшелон за эшелоном выехали на Брянский фронт.

Земля только просыпалась от долгого зимнего сна. Над редкими прогалинами курился легкий туман. В берёзовых и ольховых колках копилась нежная чистая зелень.

Разговоры в вагоне, в котором ехали минометчики, велись самые обыденные: о весне, которая в этом голу обещала быть дружной, о земле, о видах на урожай. Молодые

--">