Викентий Викентьевич Вересаев - На японской войне. Записки

Авось, и мы не за японца сражались.
Пьяный долго бушевал в купе.
— Ничего я не боюсь, ни огня, ни пламя! — кричал он
зловеще-воющим голосом, и была в этом голосе угроза и
340

какая-то дикая, шедшая из темных глубин скорбь. — Я ничего не боюсь, погоди, что еще будет!.. Что во Владивостоке было, — по всей Сибири пойдет, по всей Рассее
пойдет!.. Всю Рассею полымем пустим!
Утром, когда солдат проспался, его перевели назад в
теплушку. Но он тотчас же напился снова. А после обеда
старший по вагону пришел доложить, что этот самый солдат на полном ходу поезда открыл дверь теплушки и голый выскочил наружу. Было 32° мороза; если и не
разбился, то все равно замерзнет.
Глаза старшего, когда он докладывал, были странные,
и он избегал взглядов. И у всех мелькнула одна мысль: солдат не сам выскочил, а его выбросили спутники, наскучив
его буйством...
Жизнь человеческая стала не дороже гнилой картошки.
Верст за десять до Красноярска мы увидели на станции
несколько воинских поездов необычного вида. Пьяных не
было, везде расхаживали часовые с винтовками; на вагонах-платформах высовывали свои тонкие дула снаряженные пулеметы и как будто молчаливо выжидали. На
станции собирался шедший из Маньчжурии Красноярский полк; поджидали остальных эшелонов, чтобы тогда
всем полком пешим порядком двинуться на мятежный
Красноярск.
Приехали мы в Красноярск. Местный гарнизон вместе
с народом демонстрировал на улицах с красными флагами; по городу, в сопровождении двух казаков, разъезжал
новый революционный губернатор, прапорщик Козьмин;
шли выборы в городскую думу на основе четырехчленной
формулы. На вокзале, разграбленном запасными матросами, продавались номера социал-демократической газеты «Красноярский Рабочий», печатанные в губернской
типографии. Еще держалось светлое опьянение свободы,
341

но черные тяжелые тучи уже заволакивали горизонт. Все
знали о стягивающихся под городом правительственных
войсках.
Здесь же мы впервые подробно узнали о подавленном
московском восстании, о разрушенных снарядами кварталах и о сковавшем Москву военном положении.
Бастовавший телеграф опять начал действовать. Со
станции Обь мы послали домой телеграммы с извещением,
что едем.
Настал сочельник. По-прежнему в эшелоне шло пьянство. На станции солдаты избивали начальников станций и
машинистов, сами переговаривались по телефону об
очистке пути, требовали жезла и, если не получали, заставляли машиниста ехать без жезла. Мы жестоко мерзли в
нашем пульмановском вагоне. Накануне ночью, когда на
дворе было 38° морозу, мальчик-истопник заснул, трубы водяного отопления замерзли и полопались. Другого вагона
мы нигде не могли получить.
Рыхлый капитан, помощник начальника эшелона, был
задумчив и вздыхал.
— Изобьют завтра солдаты нашего полковника! Мне сегодня говорили нижние чины. Действительно, тоже и их
положение! Полковнику выданы деньги на удовлетворение
солдат только за проезд по железной дороге, остальное они
должны получить у местного воинского начальника.
А от станции до воинского начальника двести верст! Они
и говорят: «что же, пешком нам идти двести верст по этакому морозу? Снегом, что ли, питаться?..» Ведь правильно
все!.. Я им объясняю, что полковник в этом не виноват, —
откуда же он возьмет денег, если ему не выдали? «Мы это
понимаем, а все-таки его изобьем... Что же это за порядки!..» Ну, что с ними поделаешь? — Рыхлый капитан задумался. — Меня-то они не тронут. Меня они любят...
342

Наш спутник, капитан Т., быстро поднял голову и пристально взглянул в глаза рыхлому капитану.
— То есть позвольте! — резко и значительно произнес
он. — Вы ведь, я думаю, знаете обязанности офицера? Если
полковника тронут хоть пальцем, мы с вами, как офицеры,
обязаны заступиться за товарища!
— Ну, да, да! Конечно! Как же иначе? — поспешно согласился рыхлый капитан и успокоительно прибавил —
Бить они его не будут, только поругают.
Но в разговоре он неожиданно все задумывался и замолкал. Нечаянно он выдал свою тайную думу:
— Напрасно я вчера дал жене телеграмму, что приеду.
Может быть, еще убьют завтра...
Рано утром, только что стало светать, рыхлый капитан
собрал свои вещи, и денщик понес их вон из вагона.
— Куда это вы?
— Невозможно, господа, у вас тут спать, такой морозище! Перехожу к солдатам в теплушку!
Но было ясно, — храбрый капитан уходит от --">