Валерий Никитич Демин - Андрей Белый

веры и религиозных традициях.

Философия Владимира Соловьева явилась для Андрея Белого, как верно подметил Николай Бердяев, «окном, из которого дул ветер грядущего». Потому и Космос Андрея Белого – это прежде всего Софийный Космос, а процесс его постижения он называл теургическим (от греч. teurgia – божественное чудо).^[3] «…София-Премудрость зажигает нам звездные светочи из-за мрака: в этом звездном венце приближается Она к нам». Сказанное – главное, остальное – производное. Софийно-космический настрой определял все творчество Белого – как прозу, так и поэзию:

Я – сын эфира, Человек, —

Свиваю со стези надмирной

Своей порфирою эфирной

За миром мир, за веком век.

<…>

Поэтому философия Андрея Белого – это прежде всего космософия! «Человек – ведь в нем же есть нечто космическое!» – говорил он и еще повторял: «Excelsior!» – «Всё выше!» В начале 1900-х годов Белый даже написал о себе целую поэму (две тысячи стихов) под названием «Дитя-Солнце», впоследствии уничтоженную. Русские космисты не просто считали себя частицей бесконечного Универсума – они саму Вселенную считали частью себя и настаивали на своей сопричастности ко всему, что происходит в мире реальных вещей и духовных феноменов. «Воспоминание о космическом знании выводит нас из нас… <…>» – писал Андрей Белый. Данный тезис он переосмысливает в рамках извечной философской проблемы единства Макрокосма и Микрокосма: «Появление Макрокосма в развеянном микрокосмическом мире есть знак; <…> Макрокосм, к нам спустившийся, не обычная эмпирия. Он есть эмпирей, или страна существа, обитающего под коростой понятийной мысли, где нет ни материи, ни мысли, ни мира в ветшающем смысле. <… > Макрокосм проступает во всем; передвигаются всюду пороги сознания к истокам познаний, где древним хаосом запевают в нас „физики“ – Анаксимандр, Гераклит. <…>». Гераклита он вспомнит и в автобиографической повести «Котик Летаев»: «<…> Старый Гераклитианец – я видывал метаморфозы Вселенной в пламенных ураганах текущего…» И здесь же заявляет: «Мне Вечность – родственна; иначе – переживания моей жизни приняли бы другую окраску».

Космистское мировоззрение пронизывает все творчество Белого – от первых публикаций до произведений, подводящих итог его развития (к примеру, поэмы «Первое свидание»). Космическая напряженность особенно усиливается в пору грозных испытаний, выпавших на долю России. В предчувствии первой русской революции поэт писал, обращаясь к вечности:

Мои друзья упали с выси звездной.

Забыв меня, они живут в низинах.

Кровавый факел я зажег над бездной.

Звездою дальней блещут на вершинах.

Та же тема развивается в повести «Возврат» – третьей из цикла прозаических «симфоний» (ее название навеяно излюбленной символистской идеей «вечного возвращения»), где скучной логике и бессмысленности обыденной жизни противопоставляется неисчерпаемость космического бытия:

«Ему казалось, что Вселенная заключила его в свои мировые объятия… Все опрокинулось вокруг него.

Он светился над черной бездной, в неизмеримой глубине которой совершался бег созвездий. <…>

Его тянуло в эти черные, вселенские объятия. Он боялся упасть в бездонное…»

Это сказано в самом начале творческого пути. Но и в последнем своем романе – «Маски» – А. Белый писал: «<… > Летучие ужасы мира стремительно вниз головою низринулись – над головою не нашей планетной системы, – чтобы зодиак был возложен венком семицветных лучей! И Вселенная звездная стала по грудь: человек – выше звезд!»

Конец XIX и начало ХХ века ознаменовались необычным природным явлением – красным свечением неба. Особенно сильное впечатление оно производило при восходе и заходе солнца. «<Было душно от зорь, нестерпимых, бесовских и алых, / Их запомнили все мы до конца наших дней», – писала впоследствии Анна Ахматова. Красные зори настолько будоражили население европейской России, что их именем даже называли улицы в городах (одна такая, упоминающаяся в романе А. Толстого «Аэлита», до сих пор существует в Москве). В людях проснулось архаичное арийское мировоззрение. (Общеизвестно, что богиня Зари Ушас занимает одно из центральных мест в ведийском пантеоне.)

Как отмечал сам А. Белый, вся художественная и писательская элита разделилась на «наших» и «не наших» – в зависимости от того, кто улавливал «зоревую сущность» окружающего мира и насколько предчувствовал в --">