Коллектив авторов - Граница и люди. Воспоминания советских переселенцев Приладожской Карелии и Карельского перешейка

появления здесь первых советских жителей их форми­рующаяся устная традиция имела «финский колорит». Финны, которые были полностью вывезены отсюда после войны, становились постоянны­ми персонажами местных рассказов, а сам факт того, что эта земля при­надлежала Финляндии, до сих пор остается поводом для размышлений местных жителей о законности их прав на эту территорию. Рассказывая о себе, они часто сравнивают свой образ жизни с другим — финским, иногда известным им только по слухам.

Вплоть до начала перестройки территория Карелии и Карельского перешейка была закрыта для иностранных туристов. Нос 1990-х гг. фин­ны, жившие здесь до войны, получили возможность приезжать на роди­ну, чтобы посмотреть свои дома, сходить на кладбище. Общение с финс­кими туристами, поток которых в последние годы несколько уменьшил­ся, стало также постоянной темой разговоров местных жителей. Связи с Финляндией — как на уровне местной администрации и краеведческих объединений, так и в сфере личных отношений — являются сейчас од­ной из доминант в жизни местного сообщества. Финны оказывают спон­сорскую помощь для создания небольших ферм и предприятий, помога­ют восстанавливать церкви и другие разрушенные здания Новые и ста­рые хозяева домов поддерживают приятельские отношения и охотно ез­дят друг к другу в гости.

Сейчас в районах, перешедших после войны к СССР, живут несколько поколений людей. Многие из них родились и выросли здесь, для них этот крой — родина de facto. Рядом со старыми финскими кладбищами разрос­лись советские. В 1990-х гг. здесь появились и новые переселенцы — вы­ходцы из Узбекистана, Закавказья и Северного Кавказа. Понятие «пересе­ленец» в настоящее время уже не вполне применимо к нашим собеседникам. Большинство из них считают себя коренными жителями этих земель

Способы сбора и репрезентации материалов

Начиная работу над проектом, мы планировали собрать информа­цию о различных сферах жизни местных жителей как в прошлом, так и в настоящем. Нас интересовали их воспоминания о переселении, эвакуа­ции и первых годах после переезда иа новые места. Мы старались прово­цировать рассказчиков на монолог — то, что в западной историографии получило название personal experience narrative, т. е. рассказ, движи­мый только логикой самого информанта, в минимальной степени подвер­женный вмешательству интервьюера. С этой целью мы обычно начинали разговор со слов: «Расскажите, пожалуйста, как Вы попали сюда». До­вольно часто в ответ на это предложение собеседник действительно рас­сказывал о войне, эвакуации, переезде. Но далеко не все наши инфор­манты в силу своих личных особенностей хотели и могли рассказы­вать. Для большинства людей гораздо более естественной формой об­щения оставалась беседа, диалог, поддерживаемый заинтересованнос­тью собеседников. Поэтому наши интервью — это прежде всего записи диалогов, разговоров на разные темы.

В первый наш приезд — в Мельниково (Ряйсяля) в 2001 г — мы взяли с собой заранее подготовленный опросник. Тогда он состоял даже не из вопросов, а, скорее, из набора очень широких тем, обсуждение которых могло бы помочь нам понять механизмы формирования мест­ной традиции, ее изменения и бытования. С первых же интервью мы старались не столько получить определенную информацию, сколько обнаружить, какие темы занимают наших собеседников, о чем им инте­ресно говорить и о чем оии привыкли рассказывать. Здесь, как представ­ляется, заключается одно из существенных различий в работе фолькло­риста и историка. Мы ориентировались на получение «типовых» расска­зов — тех, которые обсуждаются людьми и без нас, а потому многим известны. Несмотря на то что эти рассказы меняются от интервью к интервью, они тем не менее сохраняют общую структуру и набор моти­вов. Историки же стремятся узнать устные версии событий, о которых им известно по другим — письменным — источникам. Степень популярности «истории» в таком исследовании приобретает значение только во время процедуры критики источника: чем более стереотипным ка­жется рассказ, тем большему сомнению подвергается его достоверность. В нашей же работе повторяемость сюжета имела принципиальное значе­ние уже во время интервьюирования. Мы старались найти «общие мес­та» того социального дискурса, который объединяет данное сообщество и отличает его от прочих.

Нас, конечно, интересовало прошлое этих людей и этого края. --">