Николай Степанович Гумилев - Полное собрание сочинений в десяти томах. Том 8. Письма

ничего не говорят, кроме: «Очень, очень звучно» или даже просто «Очень хорошо». Но я надеюсь получить от Вас более подробное мнение о моих последних стихах.

Несколько из них я послал на имя Сергея Владимировича. Когда он вернется, он верно не откажется показать их Вам. Другие посылаю Вам сейчас. Меня очень огорчило известие о смерти Инны Андреевны. Хотя я ее знал мало, но несколько встреч было достаточно, чтобы почувствовать к ней живую симпатию. Передайте, пожалуйста, Сергею Владимировичу мое сочувствие его горю.

Мне очень жаль, что Вы ничего не написали за лето. Но ведь это естественное последствие Ваших усиленных занятий. Ничто так не ослабляет творческие способности, как постороннее умственное напряжение. Эта теория — оправдание моей прошлой, гимназической лени.

Что же касается поэмы, посвященной Наталье Владимировне, то, продолжая Ваше сравнение с железной дорогой, я могу сказать, что все служащие забастовали и требуют увеличенья рабочего дня, глубокого сосредоточенья и замкнутой жизни, а я как монархист не хочу потакать бунтовщикам, уступая их желаньям.

Впоследствии, когда я перейду в «Союз 17 октября», может быть, дело двинется быстрее.

Пожалуйста, засвидетельствуйте мое уважение Наталье Владимировне, Дине Валентиновне и Иннокентию Феодоровичу.

Крепко жму Вашу руку.

Ваш Н. Гумилев.

P. S. Адрес мой остается прежним.

* * *

Недавно у берега нашего бросил

Свой якорь досель незнакомый корабль,

Мы видели отблески пурпурных весел,

Мы слышали смех и бряцание сабль.

Тяжелые грузы корицы и перца,

Красивые камни и шкуры пантер,

Все, все, что ласкает надменное сердце,

На том корабле нам привез Люцифер.

Мы долго не ведали, враг это, друг ли.

Но вот капитан его в город вошел,

И черные очи горели, как угли,

И странные знаки пестрили камзол.

За ним мы спешили толпою влюбленной,

Смеялись при виде нежданных чудес,

Но старый наш патер, святой и ученый,

Сказал нам, что это противник небес.

Что суд приближается страшный, последний,

Что надо молиться для встречи конца...

Но мы не поверили в скучные бредни

И с гневом прогнали седого глупца.

Ушел он в свой домик, заросший сиренью,

Со стаею белых своих голубей...

А мы отдалися душой наслажденью,

Веселым безумьям богов и людей.

Мы сделали гостя своим бургомистром —

Царей не бывало издавна у нас —

Дивились движеньям, красивым и быстрым,

И угольям черных, пылающих глаз.

Мы строили башни, высоки и гулки,

Украсили город, как стены дворца,

Остался лишь бедным, в глухом переулке,

Сиреневый домик седого глупца.

Он враг золотого, роскошного царства,

Средь яркого пира он — горестный крик,

Он давит нам сердце, лишенный коварства,

Влюбленный в безгрешность седой бунтовщик.

Довольно печали, довольно томлений!

Омоем сердца от последних скорбей!

Сегодня пойдем мы и вырвем сирени,

Камнями и криком спугнем голубей.

* * *

Музы, рыдать перестаньте,

Грусть свою в песнях излейте,

Спойте мне песню о Данте

Или сыграйте на флейте.

Прочь, беспокойные фавны,

Музыки нет в вашем кличе!

Знаете ль вы, что недавно

Бросила рай Беатриче,

Странная белая роза

В тихой вечерней прохладе...

Что это? Снова угроза

Или мольба о пощаде?

Жил беспокойный художник

В мире лукавых обличий,

Грешник, развратник, безбожник,

Но он любил Беатриче.

Тайные думы поэта

В сердце его беспокойном

Сделались вихрями света,

Полднем горящим и знойным.

Музы, в красивом пеанте

Странную тайну отметьте,

Спойте мне песню о Данте

И Габриеле Россетти.

Н. Гумилев.

6. В. Я. Брюсову

<Париж. 17/>30 октября <1906 г.>

Многоуважаемый Валерий Яковлевич!

Сегодня в восемь часов утра я получил Ваше письмо и в девять уже пишу ответ. «Manon Lescaut»^[1] прекрасное издание «librairie artistique»^[2], купленная только вчера, лежит и дожидается очереди быть прочитанной. Из этого Вы можете --">