Анри Труайя - Сын сатрапа

поезд.

Мама смутилась, понимая свою вину, и ответила расстроенным голосом:

– Извини, Аслан^[1]! Это из-за меня! Если бы я знала…

Вторая гондола, следовавшая прямо за нами, причалила позади нас на пристани у железнодорожного вокзала Санта-Лучия. Нам, казалось, только оставалось повернуть назад и смиренно вернуться в отель. У папы был такой расстроенный вид, что никто не посмел сказать ему ни слова в утешение. Однако мама посоветовала сходить в кассу, чтобы получить для большей уверенности справку. Он отправился туда нехотя. И три минуты спустя вернулся воодушевленным. К счастью, в те годы поезда в Италии редко отправлялись вовремя. Наш даже не был окончательно сформирован. Однако времени осталось только на то, чтобы добраться до него бегом. Мы взяли багаж и кинулись, подхватив стонавшую и прихрамывавшую бабушку, к перрону, где состав еще стоял в ожидании локомотива. Когда вся наша семья упала на сиденья купе, мне показалось что мы только что чудом спаслись от последнего преследования большевиков.

Переведя дух, мама сказала без упрека в голосе:

– Как всегда, Аслан, ты волновался напрасно и из-за этого не увидел Венеции!

– Да нет, увидел, – возразил папа. – И даже лучше, чем вы, может быть!.. Только я люблю точность, пунктуальность!…

– Лучше было бы, если бы ты иногда о них забывал! – заметила мама, слегка улыбнувшись.

Однако настаивать не стала. Она одержала маленькую победу. Когда поезд тронулся, она медленно, серьезно перекрестилась. Все последовали ее примеру, кроме бабушки, которая от усталости уснула.

Минуту спустя мама сказала как бы для себя самой:

– Нужно будет еще раз приехать в Венецию!

– Обещаю тебя, Лидия! – ответил папа, смутившись.

Он неожиданно стал похож не на главу солидной семьи, а на провинившегося ученика. Я с восхищением наблюдал за изменением соотношения сил между двумя покровительствовавшими и заботившимися обо мне лагерями. Одним – нежным и внимательным, другим – обладавшим силой и авторитетом.

II. Пропавшая душа

Играя с детьми эмигрантов на борту парохода «Афон», который перевозил нас из Новороссийска по водам Босфора, я подружился с Никитой Воеводовым. Однако как только высадились в Константинополе, наши семьи расстались. Каждая выбрала свой собственный маршрут, свою собственную судьбу. По прибытии во Францию после короткого венецианского приключения, я не знал ничего о том, где остановились Воеводовы. Хотя должен признать, что мой переезд за границу был таким неожиданным, а первые месяцы в Париже такими захватывающими, что я и не думал о судьбе моего товарища по эмиграции. Встреча с французским лицеем, французскими мальчиками, французскими книгами настолько вскружила мне голову, что мне было все равно, где жил Никита: в Италии, в Германии, в Чехословакии или в Китае. И только три года спустя, после долгих скитаний, когда наша семья наконец остановилась – сначала в меблированном отеле «Отей», а затем в скромной квартире на авеню Сент-Фуа в Нейи-сюр-Сен, – я получил известие о нем.

Однажды вечером во время ужина, который ежедневно собирал нас всех семерых за столом, папа рассказал, что Воеводовы, пожив в Марселе и Лионе, обосновались недавно в Париже. Он не решался сказать нам об этом раньше, чтобы, как говорил он, не злословить. А сегодня был уверен в потрясающем факте. За несколько лет Георгию Воеводову, отцу Никиты, удалось собрать целое состояние. В то время как в среде русских эмигрантов потомственные князья работали шоферами такси или рабочими на заводе Рено, а их почтенные супруги – гардеробщицами в кабаре или надомными портнихами, парень так хорошо развернулся, что неудачливые соотечественники смотрели на него со смесью зависти и презрения. Он, бывший в Москве простым уполномоченным банка, сумел во Франции под предлогом защиты его комитентов, загнанных в России в тупик, сколотить большие деньги. Эта удача на грани мошенничества возмущала папу. Обычно очень сдержанный в своих суждениях о других эмигрантах, он не стеснялся называть при нас Георгия Воеводова «фальшивомонетчиком» и «хапугой». При каждом этом унизительном эпитете мама болезненно вздрагивала, она не любила, чтобы в присутствии детей перетряхивали «грязное белье взрослых». По правде говоря, обвинения, которые бросал папа, меня нисколько не трогали. Из его оскорбительных слов я запомнил только то, что Никита сейчас в Париже и что я, может быть, после долгой разлуки вновь --">