Двести Журнал , Сергей Валерьевич Бережной , Андрей Анатольевич Николаев - Журнал Двести

господа, несколько приятных минут.

Памяти Виталия Ивановича Бугрова (14 мая 1935 — 24 июля 1994)

Сергей Бережной Я написал эту песню давно

Я написал эту песню давно. Она написалась сама собой, как обычно пишутся только лучшие песни. Она написалась так, потому что я точно знал, для кого я ее пишу:

Настройтесь на свердловскую волну

И стрекот всех кузнечиков эфира

Пропустит вдруг: "Я жду тебя, мой милый…"

И ты поймешь, что медлить ни к чему,

Что где-то далеко, в горе из малахита

Ждет именно тебя среди высоких круч

Хозяйка той горы колдунья Аэлита

И только у тебя к ее богатствам ключ…

На моей второй "Аэлите" мне так и не удалось спеть ее в его присутствии. Не получилось. Что ж, подумал я, успею.

Прошло пять лет. Мы встречались на Ефремовских Чтениях и "Интерпрессконе" в Питере, на других съездах и конференциях — и под рукой всегда не оказывалось гитары, или мешало еще что-то, или… Ладно, думал я, ладно, успею!

…Закон пути немыслимо суров:

Мы делим расстояние на скорость,

Высчитываем время, словно корысть,

Молитвами торопим бег часов.

Там где-то замок есть из теплого гранита,

И обвился кольцом вокруг стены дракон…

А в замке том грустит принцесса Аэлита

Ей страшно без тебя в огромном замке том…

На этом "Интерпрессконе" я как-то в разговоре упомянул об этой песне. Должен приехать Виталий Иванович, сказал я. У меня давно припасен для него подарочек. Если он приедет, я на концерте специально для него спою…

…Посадка. Самолет на полосе.

К перрону подкатил свердловский поезд.

Ямщик заткнул двугривенный за пояс

И звездолет в Кольцово мягко сел.

И вот — в конце пути — последняя молитва:

Прими нас и спаси от будничного сна,

Прекрасная, как жизнь, богиня Аэлита,

Распахнутая в мир свердловская весна!

Он так и не приехал…

Андрей Балабуха ХОТЬ ЧТО-ТО ИЗ ТОГО, ЧТО НЕ УСПЕЛ СКАЗАТЬ…

Говорят, если, дожив до сорока, просыпаешься однажды и обнаруживаешь, что у тебя ничего не болит, — значит, ты уже на том свете. Не знаю, может, поборникам модного ныне здорового образа жизни и удается отдалить этот рубеж. Но даже если так, не могу представить себе, чтобы кому-то удалось избавиться от боли памяти. В разном возрасте всякий из нас начинает вести собственный мартиролог — и чем позже, тем лучше! — но все мы рано или поздно приходим к тому, что вес его на душе начинаешь ощущать постоянно, как некую неотъемлемую часть самого себя. Как четки, перебираешь имена.

Дима Брускин, переводчик Лема, бессменный секретарь клуба фантастов в "Звезде", — именно он и ввел меня туда в шестьдесят первом…

И Дед, Илья Иосифович Варшавский, постоянный председатель этого клуба, а потом, уже в конце шестидесятых, первый руководитель семинара молодых фантастов в Союзе писателей…

И Георгий Сергеевич Мартынов — трагически не реализовавший себя писатель и до конца реализованный человек.

Четки, четки…

Евгений Павлович Брандис и Владимир Иванович Дмитриевский. Лев Васильевич Успенский. Геннадий Самойлович Гор. Александр Мееров. Александр Шалимов. Сергей Снегов. Дмитрий Биленкин и Роман Подольный. Олег Соколов — эпоха "Искателя"… Витя Жилин, так и не успевший подержать в руках собственной книги; нет ее по сей день…

Четки, четки… И не все ведь названы, а лишь малая часть, и о каждом хочется сказать и рассказать, и каждый — по-своему — болит в памяти, и с потерей каждого сжимается твой собственный мир, от которого отсекаются все новые и новые части, и ничто не забывается, а лишь отступает вглубь, и хоть рана со временем затягивается, но остаются рубцы, и ноющую их боль при всяком движении может заглушить лишь одно свежая рана.

И вот теперь — Виталик. Виталий Иванович Бугров.

Каких-то несколько дней назад говорили по телефону. Жалел, что не сможет приехать на вручение Беляевской премии. Рассказывал об "Аэлите". Строил планы. А теперь сидим мы с Володей Михайловым — и вдруг звонок. "Виталий Иванович умер". Может, потому что своими глазами не видел — отказываюсь верить до сих пор. Что-то протестует внутри. Не может и не хочет принять. Хотя умом и понимаю: факт. Непреложный и неотменяемый. Какая там, к черту, --">