Синклер Льюис - Страх американцев перед литературой

насущные потребности человечества.

Не думаю, чтобы Стриндберг часто распевал «Звездное знамя» или выступал с речами в ротарианских клубах, однако Швеция как будто смирилась с этим.

Я уделил столько времени критическим замечаниям нашего ученого рыболова не потому, что они сами по себе так уж важны, но потому, что они весьма показательны. Большинство американцев — не только читатели, но даже писатели — все еще боятся литературы, которая не прославляет все американское: как наши достоинства, так и недостатки. Чтобы быть у нас по-настоящему любимым писателем, а не просто автором бестселлеров, надо утверждать, что все американцы — высокие, красивые, богатые, честные люди и великолепные игроки в гольф; что жители всех наших городов только тем и занимаются, что делают добро друг другу; что хотя американские девушки и сумасбродны, из них всегда получаются идеальные жены и матери; и что географически Америка состоит из Нью-Йорка, целиком населенного миллионерами, из Запада, который нерушимо хранит бурный, героический дух 1870-х годов, и Юга, где все живут на плантациях, вечно озаренных лунным сиянием и овеянных ароматом магнолий.

Такие наши писатели, как хорошо известные в Швеции Драйзер и Уилла Кэсер,^[3] почти так же мало популярны и влиятельны сегодня, как и двадцать лет тому назад. Из откровений почтенного академика-рыболова, которого я цитировал выше, следует, что наибольшим уважением у нас по-прежнему пользуются писатели, подвизающиеся в популярных журналах, которые дружно и убедительно твердят, что нынешняя Америка с населением в сто двадцать миллионов человек осталась такой же простой и буколической страной, какой была в те времена, когда в ней жило всего сорок миллионов;. что на заводе, где работают десять тысяч человек, отношения между рабочими и хозяином все еще такие же добрососедские и безыскусственные, как на фабрике 1840 года, где трудилось пятеро рабочих; что между отцом и детьми, женой и мужем, проживающими в апартаментах, расположенных в тридцатиэтажном дворце, с тремя семейными автомобилями у подъезда, пятью книгами на полке и неминуемым разводом на следующей неделе, взаимоотношения совершенно такие же, как и в семье, обитавшей в 1880 году в увитом розами пятикомнатном коттедже. Короче говоря, эти писатели утверждают, что Америка превратилась из сельскохозяйственной колонии в мировую державу, полностью сохранив патриархальную и пуританскую простоту дяди Сэма.

Нет, я чрезвычайно благодарен рыболовствующему академику за то, что он подверг меня некоторому поношению. Являясь важной персоной в Американской академии искусств и литературы, он тем самым развязал мне руки и дал право говорить об академии с той же откровенностью, с какой он говорил обо мне. А любое честное исследование интеллектуальной жизни современной Америки должно уделить внимание этому странному учреждению.

Однако, прежде чем обратиться к академии, позвольте — мне предложить вашему вниманию фантазию, которая возникла в моем уме за несколько дней вынужденного безделья во время путешествия по бурным волнам Атлантического океана. Вы, конечно, уже знаете, что присуждение мне Нобелевской премии было встречено в Америке без всякого энтузиазма. Подобная ситуация, несомненно, вам знакома. Полагаю, что даже когда вы присудили премию Томасу Манну, чья «Волшебная гора» кажется мне квинтэссенцией духовной жизни всей Европы, даже когда вы присудили ее Киплингу, сыгравшему столь важную роль в обществе, что его называют создателем Британской империи, даже когда вы присудили премию Бернарду Шоу, — среди соотечественников этих писателей нашлись люди, недовольные вашим выбором.

Я попытался представить, что стали бы говорить, упади ваш выбор вместо меня на другого американского писателя. Скажем, на Теодора Драйзера. Следующий своим одиноким путем, Драйзер, которого, как правило, не понимают и зачастую ненавидят, больше всех сделал для меня и многих других американских писателей, освободив американскую литературу от викторианской и хоуэллсианской робости^[4] и претенциозности и направив ее по пути честного, смелого и страстного изображения жизни.

Сомневаюсь, чтобы без первооткрывателя Драйзера кто-нибудь из нас осмелился писать жизнь такой, какова она есть, всю ее красоту и весь ужас, разве что кому захотелось бы очутиться за решеткой.

Мой великий коллега Шервуд Андерсон провозгласил Драйзера нашим --">