Михаил Александрович Бакунин - Наука и народ

Практического Разма* он поставил их как постулаты, или как предполага­ющие требования разумной воли.

Германская умозрительная философия на этом не остановилась. Фихте, Шеллинг и Гегель в качестве по­следних метафизиков пытались вновь вывести объектив­ность или действительность бесконечных идей из самого разума. Но вместе с тем именно Гегель, которому принад­лежит несомненная и великая честь доведения метафизи­ческого метода до самоубийства, нанес этим идеям реши­тельный и последний удар, показав их натуральное исто-рико-психологическое и социологическое происхожде­ние; в Феноменологии своей, в Философии истории, в Эстетике, в Философии религии и в Философии исто­рии философских систем** он явным образом и с гени­альною сметливостью и смелостью представил их как не­обходимые исторические моменты постепенного самораз­вития, самопроявления и самоуразумения человеческого разума; так что все эти мнимо бесконечные идеи, кото­рые в продолжение нескольких тысячелетий были при­знаваемы человеком за самостоятельные и верховные сущности, не только от него независимые, но преоблада­ющие над ним и над миром, оказались теперь собственным, правда бессознательным, произведением его ума — говоря проще — необходимым продуктом его нату­ральной исторической глупости. Таким образом, бог, бес­смертная душа, таинственный мир бесконечных субстан­ций объяснились самым простым образом как обманчивое отражение, как мираж нашего еще детского разума, со­зерцавшего себя вне себя и перенесшего свою собствен­ную, фантастически им до бесконечности расширенную суть в фантастическое небо.

Вот, как бы наперекор самому Гегелю, последнее сло­во всей его системы. Правда, что это слово было высказа­но им так неясно, что огромное большинство гегельян­цев, как заметил поэт Гейне, его не поняли. Но понял и высказал его с великолепною простотою и искренно­стью в самом начале сороковых годов единый великий ум в этой школе после Гегеля, последний гегельянец, молено сказать вообще, душеприказчик осужденной на смерть метафизики, знаменитый Людвиг Фейербах, столь много читаемый русскою молодежью.

После Фейербаха необходимость обращения к миру действительному, необходимость фактического изучения и разумного, но не метафизического понимания его, необходимость основания целой системы наук, включая сю да, разумеется, всю психологию и всю социологию, на естествознании стала ясна в Германии для всякого здраво­го ума, для всякой живой души. И вот появилась целая вереница ученых, основателей новой натуральной школы и, если нам позволено будет так выразиться, апостолов рево­люционной науки. Имена Бюхнера, Карла Фохта, Молешота и нескольких других точно так же известны в России, как имя самого Фейербаха.

Мы их называем по праву апостолами революции. Они не только ученые, нет, они выступили как бойцы против всех призраков, порожденных идеализмом рели­гиозным и метафизическим и преграждающих человеку путь к свободе. Они на всенародном языке назвали себя атеистами и материалистами, поняв, что назначение науки — освобождать без исключения все умы и готовить тем самым освобождение самого общества.

Признание в мире, вне его и над ним, высшего беско­нечного существа; богопризнания и богопочитания всяко­го рода; учение о бессмертной душе и о загробных награ­дах и наказаниях и неразрывно связанное с ними существо­вание церквей, попов — посредников и примирителей с бо­гом, чудотворцев, пророков и богопомазанных законодателей и царей; так же как необходимо из них вытекающее суще­ствование богопоставленных государств со всем их истори­ческим хламом: с правом государственным, уголовным, гражданским; с наследственною собственностью и деспо­тизмом семейным; с полицейскою властью и с военным насилием; все эти темные порождения религии были не­сомненно продуктом того первобытного рабства, в кото­ром наш род погрязал в начале своей истории, когда он только что стал выделяться из рода горилл или других обезьян. Все эти несомненные следы нашей первоначаль­ной животности человек тащил, постепенно их уменьшая по мере того как он сознавал и осуществлял свое челове­чество, сквозь всю историю; тащил их, как освобожда­ющийся Спартак тащит свою цепь. И очевидно, что чрез­вычайная тяжесть этой исторической цепи была и про­должает быть главною причиною несносной медленности человеческого освобождения и --">