Владимир Константинович Буковский - Московский процесс (Часть 2)

дни, эти фантастические деньги просто списали как «плохой долг», нимало не смущаясь тем, что, по сути, это деньги вкладчиков да налогоплательщиков, согласия которых на эту социалистическую аферу никто и не спрашивал. Словом, совершенно о том не подозревая, мы со своими правами человека, тюрьмами да психушками вылезли в мир, где социализм как идея уже давно победил, а за кулисами спор шел лишь о том, какая именно форма социализма будет господствовать. Как если бы вы, заметив, что жулики грабят дом, прибежали в полицию и сообщили об этом полицейским, не подозревая, что они в сговоре с жуликами. Картинка, не правда ли?

— Та-а-к… — тянет полицейский, — оч-ч-чень интересно. А вы уверены, что это грабители? Может, это сами хозяева — переезжают на другую квартиру… Может — так надо? Да вы-то, собственно, кто такой будете? Вы что, родственник?

Каюсь, мне потребовалось где-то года два, прежде чем я начал соображать, что же происходит. Сначала я никак не мог взять в толк, отчего мне не удается все путем объяснить. То ли дело в моем плохом английском, то ли еще в чем, но — не понимают. Или — я не понимаю. Мы словно говорили на разных языках, где слова вроде бы одни и те же, а смысл совершенно разный.

Поражала меня их манера оперировать понятиями абстрактно, вырванно из контекста, отчего понятия превращались в бессмысленные словечки или коротенькие лозунги, действовавшие на здешнюю публику как звоночек на павловскую собаку: выделением желудочного сока безо всякой видимой причины. Скажем, слово «мир» или «сотрудничество». И все принимаются радостно улыбаться — выделился желудочный сок. Между тем, ни то, ни другое вне конкретного контекста просто и смысла не имеет. В абстрактном-то смысле самое мирное место на земле — кладбище, а сотрудничество, например, с преступником именуется соучастием и карается по законам любой страны. Просто, правда? Но объяснить здешним собеседникам эти простые истины я так и не смог. Преодолеть выработанные десятилетиями павловские рефлексы оказалось невозможно. До сих пор, например, существует такой абсурд, как Нобелевская премия мира. Мира — с кем? Какой ценой? В абстрактном смысле, вне контекста обстоятельств, ее надо бы присуждать деятелям типа Чемберлена.

В самом деле, этот вот пресловутый «детант», эта «разрядка международной напряженности» — что сей сон значит? Почему надо бороться с «напряженностью», а не с ее источником? Ведь откуда-то она берется? Какой же смысл нам ее все время «разряжать», если она будет и дальше «заряжаться»? Но логика тут не действует, а в ответ вам звучит другая фраза-звоночек:

— Нет альтернативы детанту.

И собеседник опять выделил желудочный сок.

— Позвольте, — начинаете беспокоиться вы, — то есть как так «нет альтернативы»? Всему на свете есть альтернатива. Наконец, искусство политики в том и состоит, чтобы создавать альтернативы.

И слышите в ответ:

— Надо признавать политические реальности.

Дз-з-з… Опять звоночек. Помню, я как-то битый час пытался объяснить собеседнику, что «политические реальности» надо не признавать, а создавать. Для меня, например, признание политической реальности в СССР означало бы необходимость вступить в партию, сотрудничать с КГБ. Я же вместо этого «создал реальность»: сижу теперь перед ним на Западе. Не помогло. Под конец, сильно забурчав желудком, он только произнес.

— Нам нужен мир и сотрудничество.

Скажете, я утрирую или упрощаю? Отнюдь нет. Наши споры со здешним истеблишментом о «детанте» точно так по-дурацки и протекали — как диалог глухих, — ибо никто из «детантистов» даже не пытался всерьез обосновывать свою доктрину. Лгали, крутились, отделывались лозунговыми фразами, но просто и доходчиво объяснить, зачем этот «детант» нужен, так и не могли. Да ведь и невозможно объяснить, зачем, например, снабжать — кредитами, товарами, технологией — тоталитарный режим, открыто провозгласивший целью своего существования ваше уничтожение. Нет таких аргументов в человеческой логике, чтобы это оправдать. Оставалось — лгать.

— Идея в том и состоит, чтобы было удобнее влиять на СССР и заставлять их уважать права человека, — говорили, «детантисты», заговорщицки подмигивая. — Вот мы их привяжем к себе, сделаем экономически зависимыми от Запада и — будем влиять.

Но подходило время «влиять» — как было при нарушении СССР Хельсинских соглашений или вторжении в Афганистан, — и вдруг --">