Юрий Васильевич Феофанов - Известия. Юрий Феофанов: «Мы не кричали «За Родину!», мы за нее сражались»

Был у нас повар Яша, хромоногий нестроевик. К тому же еврей. Мы его за глаза звали Геббельсом. Поскольку кухня то приедет, то не приедет, Яша приберегал для нас сухой паек: банки тушенки, хлеб, еще какую-то снедь, разложенную по пакетам. А те пакеты Яша на ночь привязывал к своим ногам — чтобы не сперли. Все это знали. И был у нас балагур и заводила Саша Кичивин. Ночью, надев немецкую пилотку, он зашел в сарай, где спал Яша со своими припасами на привязи, включил фонарик и заорал: «Хенде хох!». Яша очнулся, схватил автомат, который у него был всегда под рукой, как и тушенка, и дал очередь — к счастью, в белый свет. Но что же тут началось! Все — «в ружье»! А что происходит — непонятно. По всем законам паники нам надо было бы бежать назад. Но поскольку в печенках, а как теперь мы знаем от неведомого тогда Фрейда, в подсознании сидела эта треклятая высотка, мы бросились вперед. И взяли ее ночным штурмом.

Так что, спрашиваю себя, движет солдатским порывом? Да никакой призыв «За Родину, за Сталина!» не бросил бы наш батальон в ту отчаянную ночную атаку. Я называю это чувство естественным патриотизмом.

Почему такое потрясающее патриотическое чувство в народе вызвала речь Сталина 3 июля 1941 года? Я думаю, из-за обращения «братья и сестры». Суровый, жестокий и непреклонный вождь обратился к народу за помощью, если хотите, показал слабость: без вас всех мы не выстоим. И народ ответил доверием вождю. Доверием даже тех, кто совсем недавно жестоко пострадал от режима.

И опять я к частностям. Однажды мы испытали такое чувство доверия к организации, ну уж никак не подходившей для нежных чувств. Уполномоченным «Смерша» у нас был старший лейтенант с очень подходящей для его ведомства фамилией — Крамсалов. Красавец под метр девяносто, всегда в безупречном мундире и до блеска начищенных сапогах, вежливый и холодный. Понятно, его все обходили стороной. Мы его почему-то прозвали «веселым дядей».

Поступил приказ сформировать в нашем батальоне взвод разведки. И, понятно, это не могло пройти мимо уполномоченного «Смерша» — все же в тылы немцев предстояло ходить. И стали нас по одному вызывать к «веселому дяде». Первым вызвали Лешу Пронкина. Из своих 30―35 лет, наверное, половину он сидел. Уголовное прошлое Леши включало побег через тайгу и испытание штрафной ротой. Человек он был храбрости отчаянной, а при всяких вылазках сливался с местностью, как кошка. На его счету уже было несколько «языков», и, думаю, только сомнительное прошлое помешало ему получить Героя.

Вернулся Леша от «веселого дяди». Молчит. Кто-то все же спросил: «Ну, и что?» «А ничего, — улыбнулся Леша, — на вас буду доносить. Так что языки не распускайте, а то ишь вздумали товарища Сталина обсуждать». Мы в самом деле обсуждали Верховного — зачем он надел форму с погонами и лампасами; лучше бы оставался в «шинели простого солдата», как написал о нем Анри Барбюс. А Леша добавил: «Все подписал, о неразглашении тоже».

А потом нас всех по очереди вызывали к Крамсалову. Мы подписывали о пресечении, о неразглашении и тут же все разглашали — между собой, понятно. И вдруг заявляется в нашу землянку сам уполномоченный «Смерша». Обвел холодным взглядом и не спросил, а сказал: «Все рассказали». Мы смотрели в разные стороны, ожидая, что вот сейчас вызовет наряд, и… А чекист вдруг улыбнулся: «Доставайте, разведчики, бутылку…»

А в первом же поиске Леша Пронкин оглушил обер-ефрейтора, и мы его притащили. Ну, а если бы не доверился нам уполномоченный «Смерша», поступил бы как по его инструкциям положено? Преступили же мы закон? Ничего бы, конечно, не случилось, все равно до Берлина бы дошли. Но с каким же воодушевлением после той бутылки мы выполняли задания, когда давал их уполномоченный «Смерша».

А когда прошел «азарт войны»? Тут мне хочется сказать о нашем замполите майоре Миронове. Такого человека я не видел больше никогда. Ни при коммунистах, ни при демократах, ни при Сталине, ни при Брежневе. Советского патриота в полном, до бытовых подробностей, смысле этого слова.

Как ни горько это говорить, но, войдя в Германию, мы сразу же перестали быть советскими патриотами. При вступлении в немецкую деревню мои мужички-саперы рты пораскрывали: «Господи, да чего же им было у нас надо?!» «Логово зверя» поразило своим благосостоянием. Зайди в «хлев», открой кран — вода, включи рубильник — силосорезка. Но — все брошено. Кирпичные дома с городской мебелью, в погребе закатанные консервы, в --">