Иван Афанасьевич Васильев - Депутатский запрос

столом в ожидании, когда Лида соберет ужин, Василий легонько водил подушечками пальцев по клеенке, словно катал хлебные шарики, и с задумчивым видом разглядывал свои руки. На белой с голубенькими узорами клеенке короткие, грубые пальцы его казались обрубышами, как корни старой яблони, которую он неделю назад выкорчевывал в своем саду. Взгляд его остановился на полоске шрама у левого запястья, и он вспомнил, как первый раз в жизни тесал кол, чтобы починить загородку в хлеву, и носком топора зацепил руку. Он увидел совершенно белый разрез кожи и мяса, это длилось одно мгновение, а в следующее, не дав порезу окраситься кровью, он пригнул кисть и крепко зажал рану большим пальцем правой руки. Тогда он так и не увидел своей крови — на перевязке сидел зажмурившись, — и первое ранение не вызвало в нем ни страха, ни боли. Потом царапин, порезов, ушибов было хоть отбавляй, он не придавал им значения; если уж сильно кровоточило, перевяжет тем, что попадет под руку, а обычно обходился слюной: поплюет, пальцем разотрет — заживало, как на собаке.

Тут ему пришло на ум «прочитать» по пальцам следы своей трудовой биографии. Отметин было немало, не каждую и помнил, но более всего Василия поразило то, что почти все они пришлись на один палец, указательный левой руки. Всего на один. Он повертел им так и этак, то сжимая в кулак, то разжимая, попробовал отъединить от других, воображая, что его вовсе нет, и чувствуя, как слабнет от этого сила в руке.

— Лидунь, отгадай загадку. — Василий лукаво поглядел на жену. — Который из пальцев — страдательный?

Лида усмехнулась.

— Который на тебя похож — суется, куда не просят.

— Хм, не просят… В том-то и дело, что на службе не просят. Больше всех страдает державный.

— Одиннадцатый, значит?

— Почему… одиннадцатый?

— Потому что вырос только у тебя. У других нет.

— Э, не то говоришь. У всех он есть. Вот большой, вот указательный… На правой он указательный, а на левой держательный. То есть державный. Он все держит, поняла? А раз держит, то первым и под удар попадает. Погляди, сколько на нем отметин, хочешь, расскажу, какая, когда и по какому случаю поставлена? Целая биография.

— Понятно. Так что же тебе Петя сказал?

— Петя-то? Петя скажет… А ты щи сегодня не варила?

— Вчерашних полкастрюли поросенку вывернула. Сам же просил супу фасолевого.

— Разве? Суп фасолевый тоже хорошо, Лидунь. Вари почаще, фасоли нынче уродило.

— Вась, — Лида строго глянула на мужа, — не заговаривай зубы. Знаешь ведь, не засну…

Кухня у Глыбиных занимала четверть избы и делилась на летнюю и зимнюю. Летняя находилась, собственно, не в избе, а в прирубе, но прируб был сделан заедино, под одной крышей, так, что не вдруг разглядишь, что срублено, а что прирублено. На летней половине, соединяющейся с небольшой верандой, стояла газовая плита, здесь Глыбины обедали с весны до осени, когда не нужно было топить печь. Нынче они запоздали перебраться в зимнюю, потому что долго ждали печника, единственного на весь совхоз мастера, чтобы переложить старую громоздкую русскую печь на более компактную, комбинированную: с плитой, обогревательным щитом и лежанкой. К тому же много времени отняла облицовка: печник впервые делал такую работу и, как готовить раствор под облицовочную плитку, знал лишь понаслышке.

Внезапное похолодание сказалось — на кухне было прохладно, с веранды сквозь легкую дверь дули сквозняки.

— Может, переставим плиту в избу? — спросил Василий, упорно уводя разговор в сторону. — Найду кусок трубы, пробуравлю стену — на два часа работы. А, Лидунь?

Жена промолчала: обиделась. Василий же уходил от разговора о том, что произошло у них сегодня с Петром, не потому, что не хотел посвящать в это дело жену — секретов у них друг от друга не было, — а потому, что и сам толком еще не понимал, что значил для него короткий разговор в кабинете Стремутки. Поначалу он решил, что это конец тем своеобразным отношениям, которые сложились между ними за долгие годы, ведь Петр ясно сказал, что не нуждается более в его опеке. Думать, что это было сказано в шутку, по меньшей мере наивно. И все-таки, перебирая в памяти весь разговор, Василий склонялся к тому, что Петр просто изобразил перед ним свою досаду, как изображал не раз и прежде, но всегда отходил и первым шел на примирение, признавая правоту зятя. Василий почти уверил себя в том, что так произойдет и теперь, и не хотел расстраивать --">