Модест Алексеевич Колеров - Дитя несвободы. Рождение и смерть интеллигенции

царизма, повязавшего с своей судьбой судьбу России. Много «иллюзий наоборот», исторических мифов о способности «гениального» Столыпина найти нереволюционный путь для страны. Нам не следует забывать диагнозов свидетелей и участников событий начала XX века — в них достаточно трезвости и пессимизма. Еще в 1905 году один из вождей русского либерализма писал:

«Русская монархия, которая не заключит с революцией почетного для обеих сторон мира, а победит ее реакцией, эта русская монархия не выдержит не только второй революции, но и второй такой войны, какою была русско-японская война».

Была и реакция, была и еще более страшная война. В короткую паузу меж этих фатальных событий другой либерал прогнозировал: несмотря на то, что реальная политика требует согласия и компромиссов, что только она может обеспечить мирное и стабильное развитие общества, что ожидания революции утопичны и не способны предложить никакой позитивной альтернативы, следует признать, что именно деструктивное, утопическое по существу политиканство имеет все шансы победить в России. Потому что революционализм цинично отвергает мир и стабильность, что он сознательно играет на низменных чувствах толпы, и нужен только фитиль, чтобы заведенная в тупик страна взорвалась… «Пока существует такая русская интеллигенция, какая она сейчас,— писал непосредственно после революции ее свидетель,— революция в России не может быть изжита. Изжить русскую революцию — значит изжить прошлую и современную русскую интеллигенцию». Впрочем, это было уже неактуально — революция осуществила исключительно все идеи интеллигенции, ей, лишенной своей сердцевины, оставалось лишь раствориться в вызванном ею хаосе…

Большевики, уничтожая интеллигенцию размышляющую или покупая интеллигенцию, создающую технологии, вряд ли думали, что построенное ими государство с удивительной точностью повторит судьбу всех деспотий: воспитает своей ненавистью к свободе болезненную к ней любовь, воспитает свое отрицание снова в лице интеллигенции. Правда, история внесла существенные поправки во внешние повторения. Коммунистический тоталитаризм делал невозможным появление политической оппозиции как сплоченной и способной к действию среды, советское диссидентство смогло стать лишь духовной оппозицией режиму. Тоталитаризм совершенно не подвержен реформирующему, тем более революционному воздействию извне, он может только сам, изнутри начать собственное разрушение. Так и случилось: создание политической оппозиции в СССР интеллигенции было разрешено…

Революция в августе 1991 года дает выход из заколдованного круга русской истории и одновременно кладет конец самостоятельному, деструктивному существованию русской интеллигенции. Сама эта революция противостоит многим типическим чертам русского интеллигентского радикализма: она впервые — государственна, впервые — национальна, ибо отстаивает Российское государство как непреходящую общенациональную ценность, не сравнимую ни с политическими, ни с этническими идеями, она впервые — общенародна, нераздельна по социальному или интеллектуальному признаку, в ней уже нет интеллигенции, в ней есть противники и неучастники, но в ней нет «идейного ядра»; она впервые лишена богоборческих эмоций, требующих царства Божия на Земле; утверждая нормальную свободу, она ясно видит абсолютные ценности человеческой жизни, через которые переступить невозможно…

У «Белого дома» России есть памятник 1905 году. У его подножия сохранена брусчатка, из коей тогда, несомненно, строили баррикады. В августе 1991 года из той же брусчатки строились новые баррикады. Преемственность неистребима и важна, но важно и другое: закончившееся противостояние интеллигенции миру должно воплотиться в лично ответственное строительство мира. От несвободы — к свободе. От интеллигенции — к каждому человеку.

--">