Игорь Васильевич Северянин - Том 5. Публицистика. Письма

издательствах, имеешь личных тайных врагов, каких-нибудь завистливых, бездарных графоманов, решивших во что бы то ни стало убить книгу… Для примера приведу главнейшие опечатки из своего «Менестреля», вышедшего в свет в 1921 году в издательстве «Москва» в Берлине. Судите сами. Название второго отдела «Снежинки полыни». Так было у меня в рукописи. Представляете вы себе мое изумление, мое негодование. когда я прочел в полученном авторском экземпляре: «Снежники (!) Польши (!!!)». Что-то невообразимое, бессмысленное, дикое. Ясно, что книга, притом изящно изданная, сразу убита благодаря уже одной этой опечатке. Но этим дело не ограничивается. Вместо «грезиться» какое-то безобразное «чрезиться». к тому же еще набранное курсивом: очевидно, корректору хотелось создать за мой счет «неологизм»… «Рондо» превратилось в какое-то «родно»(!), «обонянье» в «обоянье» (недурно?), «печальная правда» стала «начальной» и проч. В сборнике «Миррэлия», изданном тою же «Москвой», рондель при корректуре утеряла из своих тринадцати, обязательных для этой формы, стихов… целых пять! И этот казус в сборнике стихов поэта, всегда свято чтившего каноны поэтики, приготовившего к печати целые исследования по этому вопросу! В книгах моих, выпушенных изд<ательств>ом Отто Кирхнера в том же злополучном Берлине, иногда пропущены или же произвольно переставлены строки целиком, причем постоянно встречающееся эстонское женское имя «Tüu», тончайшее и очень красивое, везде набрано как отвратительное «Tiiü». Мало того что это звучит мерзко, это еще нарушает поставленную в конце строки рифму. Из Виктора Гюго сделали неслыханного «Пого», из «пламно» – «плавно». А один раз даже до такой наглости дошли, что дали героине стихотворения «Tiy» другое имя, «Ани»! Бесцеремонность поразительная, небрежность вопиющая! В заключение всех бед, когда я послал требование отметить на особом вкладном листке замеченные (и как бы их не заметить!) опечатки, мне отвечали, что я опоздал и книга уже поступила в продажу.

Тойла

1925

Открытое письмо Казимиру Вежинскому

Светлый Собрат!

Сама Святая интуиция диктует мне это письмо. Я искристо помню Вас: Вы ведь из тех отмеченных немногих, общение с которыми обливает сердце неугасимой радостью. Я приветствую Ваше увенчание, ясно смотрю в Ваши глаза, крепко жму руку. Я космополит, но это не мешает мне любить и чувствовать Польшу. Целый ряд моих стихов – тому доказательство. На всю Прибалтику я единственный, в сущности, из поэтов, пишущих по-русски. По русская Прибалтика не нуждается ни в поэзии, ни в поэтах, Как, впрочем, – к прискорбию, я должен это признать. и вся русская эмиграция. Теперь она готовится к юбилею мертвого, но бессмертного Пушкина. Это было бы похвально, если это было сознательно. Я заявляю: она гордится им безотчетно, не гордясь отечественной поэзией, ибо. если поэзия была бы понятна ей и ценима ею, я, наизаметнейший из русских поэтов современности, не погибал бы медленной голодной смертью.

Русская эмиграция одной рукой воскрешает Пушкина, другою же умерщвляет меня, Игоря-Северянина.

Маленькая Эстония, к гражданам которой я имею честь принадлежать уже 19 лет, ценя мои переводы ее поэтов, оказала мне больше заботливости, чем я имел основания рассчитывать. Но на Земле все в пределах срока, и мне невыносимо трудно. Я больше не могу вынести ослепляющих страданий моей семьи и моих собственных. Я поднимаю сигнал бедствия в надежде, что родственная моему духу Польша окажет помощь мне, запоздалому лирику, утопающему в человеческой бездарной бесчеловечности. Покойный Брюсов сказал Поэту:

Да будет твоя добродетель –

Готовность взойти на костер!

Я исполнил его благой совет: я уже догораю, долгое время опаляемый его мучительными языками. Спасите! Точнее, затушив костер, дайте отход безболезненный.

Верящий в Вас и Вашу Родину.

P. S. Предоставляю Вам все полномочия на перевод и помещение в печати польской этого моего письма.

Tallinn.

26.1.1937 г.

Примечания

1

высший свет (франц.).

(обратно)
--">