Сергей Гришко - Дорога которой не будет конца

Славное гуляние выйдет с мордобоем и без войны, дабы поутру выпить и породниться по крови или на крови. Они уходят, если хочешь с ними налегке идти, оставь начальник бремя власти здесь, где кость грызут собаки.

После недолгих лет этой дурманящей эйфории, когда они, сыграв революционную пьесу, замерли в растерянности перед актом вторым. Кто виноват? когда кругом правы. Что делать? если не искать виновных в режиме реального времени. Скорми народу краюху хлеба, дай крепкого вина и зрелищ столько, чтобы кружилась голова днями напролет. Народ прекрасен и доволен, когда он спит, забот не видя за картинкой дня.

Ночью текли канализации, пахло гражданским хаосом разлагающихся исторических решений. Темная ночь поглощает роскошные особняки у моря, гаснет электрический свет, скоро они спешно объявят траур. Суетные человечки с копытами и бесовскими душами приблизились к черте, за которой начинается чудовищная слепая справедливость.

Сейчас, эти ангелы спасители больше похожи на крыс, конечность бытия в этих перекошенных страхом лицах ощутима, чемоданы с добром тяжелы, улицы заполнены мраком. Ожидание, тела потеют, а где-то все горит и смерть, как справедливость торжествует. Праздник длинной, судной ночи, попробовал народ крови и большего хочет.

Чума торжественно сошла в ульем гудящую толпу пьяных недорослей, гулянье на площади подошло к утреннему опохмелению, патриотизм в стаканах, пробуждает удаль до первого фонарного столба, а далее петля на шее и злые пули. Будет ли трезвость в данных умах, которые возомнили себя будущим, практически так и не отрезвев?

Попробуй ощутить вкус свободы обещанной за пятак, ты вернешься в дом четырех стен без тепла, твой холодильник окажется, набит сочной демократией и слюною бешеной толпы. Обещанное сегодня обычно долго приходится ждать, завтра все повторят, и ты вновь будешь обманут, пока на горизонте не возникнет нищета духовная.

Чума растворилась в толпе, возликовали бесы пожиная урожай, суетно стало в кипучести дел замышленных и потекли наши души в бездонное зеркало телевизионного экрана. С неба без звезд пролился ливнем глупости дождь.

Правда, ты видишь все это, эй человек?! Хоть и веришь в показанную картинку, потому что там празднуют и пьют, громогласно лютуют измазанные в саже бесы, князья из грязи, аристократия луженых глоток, рыл свиных. Ублажаемые собою упыри и вурдалаки, злыдни словесного поноса продолжают гнуть свою правду заблудившись в бреду трех сосен и верой в ложную действительность позабытого вчера. Их светлый мир теплый хлев, говно, корыто.

Свят наш народ ему и вправду плевать на все, он таракан крещеный и выживет везде. Никакая демократическая свобода или революционные тезы не искоренят его, не срубят поганцы под корень гражданскою смутой или чем-то подобным. Жив и могуч наш народ, презирающий ваше заморское небо, изуверский закон и затасканную свободу.

Правда в том, что после любого рукотворного потопа, останется мужичок, тянущий борозду парующим полем, ему выпал крест кормить пассажиров с ковчега. Звезд, что были прежде, нет, но может быть вспыхнут новые и в этой бесчисленности будет та, которой не стоит, пренебрегая жертвовать. Кумирами хорошо топить печь в эту долгую зиму без ничего, запивая самогоном краденые мечты, ты жрешь все это барахло с усердием моли.

Последнее такси исчезает в подступающем прибое, полгода просто ушли под лед, и есть не пустая мысль в голове, но буду молчать, предчувствуя близость. Любовь сверлила мозг, после стала мурлыкать кошкой, я просто вышел за дверь в ночь полную звездами и шумом прибоя. Кругом свобода выбора и ограниченность средств во всем, остается право на шаг в неторопливость сжевывания и сглатывания слюны. Парнокопытная полорогая жизнь, от стойла до бойни.

Моральный террор воплощается в идее вседозволенности, спина исполина царя не знавшая дубины или плети превращается в кормушку веры и хлеба, но за всем этим насилие и смерть. Бег продолжается, солнце в зените, а по факту липкая холодная ночь, колючий мороз, окоченевшие люди или трупы, кружит метель, скрывая оледенелый полустанок в безбрежной темноте.

Возвращение к дому, которого нет, к чужой женщине ставшей женой тебе, пылать очагом, подкармливаемым прелым тряпьем с распродаж. Хранить кухонные ножи у соседей и проживать одноразовый век ушедшей тенью. Мечтатель превратился в тоску и сомнения, его смех тлеет, распадаясь на --">